Женщины тоже участвуют в сопротивлении: оказывают первую помощь раненым, делают перевязку, помогают перевозить их в безопасное место и прочее.

Хозяин: «Нас притесняют уже давно. Спецслужбы создали в стране такую обстановку, что никто никому не верит». Он – суннит и ощущает это особенно остро. Все лучшие рабочие места заняты алавитами. «Нет никакой справедливости и жаловаться некому. Куда деваются арестованные – непонятно, связаться с ними невозможно, никаких вестей от них мы не получаем». Его сын хотел поступить на службу в полицию, обивал пороги три года, но все напрасно. Они уверены: это потому, что он суннит.

Поначалу они хотели только реформ и свободы. Но, натолкнувшись на репрессии, ожесточились.

Отъезд, времени – примерно час дня. Гнев пригнал пикап, и мы втроем втиснулись на переднее сиденье. Звонок из Баба-Амра: кто-то нервно, на повышенных тонах объясняет, что проехать невозможно, что принять журналистов они не могут и советуют проводнику отвезти нас обратно в Ливан. Райед связывается со своими знакомыми, и мало-помалу, напряжение рассасывается. Трогаемся в путь.

Мы попали туда в такой момент, когда нежелание некоторых повстанцев Баба-Амра принимать новых журналистов было очень сильно. Впоследствии, когда начались массированные бомбардировки квартала, ситуация изменилась. Но когда там находились мы, это было постоянным источником напряжения.

Смешанный, конфессионально пестрый регион, суннитские и алавитские деревни соседствуют друг с другом. Мы въезжаем в сельскохозяйственный район, контролируемый Свободной армией. Навстречу попадается какой-то военачальник на маленьком грузовике, потом блокпост с одним солдатом, а затем, на мосту, более серьезный пропускной пункт. Сплошной поток миниавтобусов и пикапов, следующих в Ливан и оттуда, – скорее всего, контрабандисты. Их наскоро осматривают и пропускают. Выезжаем на другую дорогу, связываемся по телефону с Хомсом. Какой-то парнишка развлекается с уоки-токи: видимо, отец-военный дал поиграть. У нашего проводника на приборной панели лежит такой же, а рядом, у самого руля, – граната. Если наткнемся на мобильный патруль, он не затормозит.

Съезжаем с шоссе на грунтовую дорогу: впереди один из блокпостов, которыми окружен Аль-Кусейр. Мы объезжаем его по бездорожью, по равнинной местности, населенной бедуинами, живущими в армейских палатках. Двигаясь какой-то тропой, обходим упомянутый кордон метрах в трехстах, не больше: Гнев показывает его мне и смеется. Въезжаем в Кусейр: город на семьдесят тысяч жителей, застроен двухэтажными домами из потрескавшегося бетона, краска на стенах домов выцвела от времени. Дождь, нахохлившиеся прохожие, мотоциклисты. Добираясь до жилища проводника, мы долго петляем по переулкам. Два часа дня: дорога от Триполи заняла у нас шесть часов.

На самом деле здесь живет не Гнев, а его друг. Небольшая комнатка хозяина, компьютер с принтером, печка на мазуте. Гостей несколько человек, нас угощают чаем с пирогами. Появляется какой-то тип с калашом: в квартале – свободно. Зазвучал динамик на ближайшей мечети:

этим утром похоронили двух мучеников, убитых в Хомсе, сообщает имам, а после вечерней молитвы земле предадут еще одного. За столом разгорается спор, можно ли нам присутствовать на похоронах. Хозяева возражают: не исключено, что траурная церемония выльется в манифестацию, и тогда правительственные войска могут начать стрелять. А кроме того, они опасаются, как бы нас не засекли рядом с ними.

Выясняется, что последнего усопшего уже похоронили. Его звали Ахмед И., ему было за пятьдесят. Случается, что родственники, чтобы избежать осложнений, хоронят своих покойников еще до того, как об этом объявит имам. Все трое мужчин погибли одновременно, в Хомсе, в квартале Шеммас, жители которого лояльны к властям. Группа shabbiha зашла на рынок торгового комплекса Сакан-эль-Шаббаб, где они работали, и уничтожила их только за то, что они были не местные, а из Кусейра. Двое из убитых совсем молодые – лет двадцать пять – тридцать, их звали Расул И. и Мухаммед Х. Расул был родственником Ахмеда.

Издалека доносятся звуки стрельбы. Что это: попытка остановить возможную манифестацию?

Государственная больница в Аль-Кусейре – ближайшая к кладбищу – занята силами безопасности. На крыше – снайперы.

Нам показали пункт скорой помощи, организованный в одном из домов. Средства самые простые: шприцы, соляной раствор, компрессы. Что-то принесли люди, что-то передали из аптек. Ковры на полу прикрыты листами пластика: чтобы не запачкать кровью?

Абдур Рахима Амира, врача, заведовавшего этим хозяйством, убили в Растане два месяца назад. Он был схвачен в медицинском центре агентами военной разведки и казнен. Санитаров арестовали. Сейчас здесь только один врач и один санитар. Это единственный медпункт в городе; ближайший, развернутый в простой палатке, находится в двенадцати километрах отсюда, на другом берегу реки.

Здесь можно оказать только первую помощь. Люди умирают от легких ранений, от потери крови. Тяжелораненых из этого пункта стараются переправлять в Ливан, но это сложно. Принимают одного-двух пациентов в день: или раненых в ходе уличных беспорядков, или подстреленных в темное время суток. В городе официально действует комендантский час, и по ночам снайперы стреляют в случайных прохожих.

Центр квартала. В ожидании митинга собирается молодежь. Революционное знамя – черно-бело-зеленое с тремя красными звездами. Выставлен часовой – молодой парень с автоматом. Квартал контролируется САС, и солдаты регулярных войск не рискуют здесь появляться, хотя артиллерийские снаряды могут долетать до больницы и мэрии.

Свободная сирийская армия: al-Jaych as-Suri al-Hurr.

Регулярная армия: аl-Jaych al-Assadi, или Армия Асада.

Проходим мимо мэрии. Громоздкое четырехэтажное здание в советском стиле, побитые оконные стекла отсвечивают голубоватым блеском. Подразделения САС пытались взять его штурмом, но безуспешно: мэрия похожа на крепость. Стрельба из РПГ[10] оказалась бесполезной, а применять минометы атакующие не хотели, поскольку вокруг мэрии много жилых домов. На крыше и на этажах здания – гнезда снайперов. Мы возвращаемся к мэрии по длинной улице, которая упирается в здание. По вечерам снайперы обычно не работают. Пока все спокойно. Дальше расположен сад, который служит кладбищем для shahids. Хоронить на обычном погосте стало очень опасно, потому что войска Асада обстреливают любое скопление народа.

16 часов. Какой-то старик умер своей смертью, и его похороны не должны вызвать осложнений. Но молодежь (shabbab) обычно не пропускает ни малейшего повода, чтобы помитинговать. И потому, даже если старик не shahid, его погребение может обернуться беспорядками. Но, поскольку он не shahid, его будут хоронить на городском кладбище. Следовательно, погребальная церемония может быть обстреляна.

Мы бродим по городу в сопровождении парня на мотоцикле. Снова проходим мимо мэрии, в двухстах метрах от укрепленного поста регулярной армии, расположенного на углу здания. На базарной улице предусмотрительно закрыты все лавочки; по дороге нам встретился бывший врач: он уволился три месяца назад, когда правительственные войска заняли помещение больницы и перевели врачей и персонал в другое место, на его взгляд совершенно неподходящее. Он утверждает, что с августа, когда в Аль-Кусейре начались беспорядки, количество жертв достигло ста двадцати. Наш друг Гнев показывает на своем мобильнике видео ролик – первый shahid в Кусейре, погибший еще в августе, на одиннадцатый день Рамадана: на теле, изрешеченном пулями, только грязные трусы. Одна нога оторвана. Настоящая бойня.

Возвращаемся к месту похорон, но там тихо: никаких митингов. Нас знакомят с общественными координаторами Аль-Кусейра. Мы болтаем, парни шутят, смеются, их смех полон ощущениями пережитого. Очень похоже на веселое отчаяние.