– Немедля воев своих пошли по следу угров, – сверкнув очами, приказал начальнику изведывательской сотни воевода. – После пастбища они непременно в селение наведаются, ежели их числом немного – уничтожьте, чтоб ни один не ушёл, иначе остальных упредят.

Сотник лишь кивнул, тут же крепкой рукою легко подхватил мальца и посадил впереди себя на коня.

– Двоих непременно живыми возьми! – крикнул вдогонку сотнику Боскид.

К обеду сотник доложил, что за одной из гор в долине стоит великое войско мадьяр-угров с конями, припасами, жёнами и детьми.

– Тех, что стадо взяли, мы в селении настигли, малец нас туда горной тропою провёл. Было их не более полусотни, мы их там и положили всех рядом с телами убитых ими жителей. – Перехватив вопрошающий взгляд воеводы, добавил: – Двоих оставили и допытали, они-то нам и поведали о стане и силе войска угорского.

– Тысяч тридцать будет, – добавил старший из следопытов, – ежели по коням считать!

– Да и пленённые угры о том же рекли, – кивнул согласно изведывательский сотник.

– Втрое больше нашего, значит, неожиданностью брать надо! – решил Боскид.

Он велел раскинуть стан, но коней не расседлывать и костров не разводить. А как стало темнеть, войско неслышно двинулось по лесным тропам под водительством Зоряна со спутниками.

Шли всю ночь, а к рассвету достигли неприятельского стана. Увидели стреноженных коней и большую поляну, на которой стояли полотняные шатры, в коих спали угры. Цветной шатёр посредине выдавал расположение их князя. Стражники, уронив головы на колени, сидели у едва дымящихся костров и также спали крепким предутренним сном.

– Беспечно спят, значит, вы и вправду ни единого из той полусотни, что селение грабили, не упустили, – тихо отметил начальнику изведывателей довольный воевода.

Боскид сделал знак, и через несколько мгновений, скользя ужами в высокой траве, поползли ловкие изведыватели к дремавшим дозорным и стражникам у коновязей да загонов, наскоро сооружённых для захваченного скота. Вскоре неприятельские дозорные почти без звука повалились наземь. Ещё несколько долгих мгновений ожидания – и в утренней сереющей тишине трижды прокаркал надтреснутым голосом ворон. Воевода опять дал знак, и остальные воины изведывательской сотни быстрыми ящерицами устремились за своими соратниками. Снова потянулось тревожное ожидание, которому, казалось, не будет конца, – ещё немного, и начнут просыпаться воины…. Наконец, из вражеского стана трижды ухнула сова.

– Пора! – уже не таясь, рыкнул воевода. И русское воинство неудержимым валом хлынуло на неприятельский стан, словно прорвавшая плотину вода…

У самых шатров поток разделился натрое. Два Крыла его потекли вокруг стана угров, стремясь охватить его в коло, а Сердце устремилось прямо к середине, туда, где стоял пёстрый шатер князя. Шум боя, разом возникнув, разрастался по мере того, как лавина русов схватывалась с проснувшимися уграми, которые выскакивали из шатров полуодетые, с обнажёнными клинками и тут же падали от копий и мечей киян. Воины изведывательской сотни, уничтожившие вражеских дозорных, по-прежнему бесшумно, стараясь не ввязываться в схватку, продвигались в самое сердце стана. Лишь иногда калёная стрела или быстрый метательный нож мгновенно отправляли в Навь очередного угрина. Почти одновременно с ударом конницы по неприятельским порядкам, первый десяток достиг княжеского шатра, и несколько клинков вспороли его полотняные бока, остальные изведыватели принялись громить близстоящие становища воевод и личных охоронцев.

Молодой угорский князь, малорослый, подвижный, с чуть раскосыми тёмными очами, с тремя косичками чёрных, будто вороново крыло, волос на бритой голове отчаянно отбивался мечом и длинным германским ножом-скрамасаксом, прикрываемый с боков двумя рослыми охоронцами. Женщина на ложе, устланном мягкими шкурами, ничего не разумея от столь неожиданного и страшного пробуждения, лишь безотчётно прижимала к себе двух маленьких детей. Вот один охоронец осел на левое колено, а потом упал, зажимая рукой кровоточащую рану в боку. Женщина истошно закричала, когда вбежавший в шатёр чужак с ходу метнул в голову мадьярского князя нож. Тот, выронив оружие, зашатался и рухнул на ковёр.

– Ты что ж это сотворил?! – Заорал разъярённый сотник, мигом скручивая второго охоронца. – Воевода велел живьём…

– Так я ж рукоятью бросил, да и не так шибко, только чтоб махать перестал, – виновато начал оправдываться изведыватель.

– Жив, – облегчённо вздохнул сотник, став на колени и перевернув лежащего без движения молодого князя. – Ну, твоё счастье, Мстислав, – погрозил он уже беззлобно изведывателю. – Теперь вяжи его, и чтоб ни волоса…, – потом глянул на поверженного и поправился: – Чтоб ни косы с его бритой головушки не пропало! И у неё с детьми тоже, – указал сотник на семью угрина.

И были угры разметены. Плакали их жёны и дети, оказавшиеся враз полонёнными, а те, что под шум скоротечного боя успели сбежать, устремились в горы и поспешили схорониться в лесных чащобах. Уцелевшие воины скрежетали от злобы зубами и клялись своими богами отмстить русам. Но узнав, что их молодой князь-кенде с семьёй живы и находятся в полоне у киян, прислали переговорщиков, чтобы князя выкупить, не то не сносить им головы, коли узнает старый князь-джила, что его любимый сын оказался в чужих руках.

Воевода Боскид вместе со своими полутемниками принял переговорщиков. Если молодой князь выглядел так же, как его далёкие кочевые предки, то среди переговорщиков уже были и русоволосые, и рыжие, иные высокого росту и по-славянски крепкого сложения, – дети и внуки тех немок, словенок и русинок, коих угры похитили в жёны. Но все они держались своей необычной для европейцев манеры носить косы на бритой голове.

– Уразумейте добре, что Буковинская и Карпатская Русь отныне едина с Русью Киевской, а потому всяк, кто без дозволения князя Святослава сюда придёт, тот уничтожен будет до единого! – грозно рёк через толмача воевода Боскид, обводя твёрдым взором мрачные лица угорских вождей. – Ваши земли нам не надобны, и всегда Русь с соседями мирно жить стремится. Потому мы дозволим вам детей, и жён своих, и воинов забрать и уйти домой беспрепятственно, ежели слово дадите крепкое никогда впредь границ сих не нарушать, иначе… – воевода многозначительно положил десницу на рукоять своего обоюдоострого меча.

Угры сидели, как на горячих угольях, только метали молнии из чёрных очей, да что поделаешь, пленников выручать надо…

Боскид, между тем, сел напротив посланцев и заговорил почти спокойно, подбирая слова.

– Я знаю мадьяр, как настоящих воинов, сильных и выносливых. Сама Ромейская империя опасается ваших стрел и копий, – воевода помолчал. – И вдруг такие великие воины приходят грабить мирных горцев, с которых и взять-то особо нечего, во всяком случае, не сравнить с той же Византией или Болгарией, через земли которых непрерывным потоком текут товары со всей Европы, Востока и Асии…

Угорский вождь ещё более нахмурился, не понимая, к чему эти хвалебные речи киевского начальника, если речь идёт о выкупе пленников. Однако он был не только хорошим воином, но и опытным переговорщиком, потому хранил молчание, ожидая, куда повернёт этот скорый в бою и не столь поворотливый в словах рус.

– А знает ли о пленении своего сына ваш почтенный джила? – неожиданно спросил рус.

– Какая тебе разница, воевода, мы хотим выкупить нашего кенде и предлагаем тебе хороший откуп, – не смог скрыть досады угорский начальник, остальные переговорщики тоже стали перешёптываться.

– Я это к тому, что у вашего джилы есть враги давние – хазары, они же и наши враги. А нынче, после того, как мы уничтожили Хазарский Каганат, остатки хазар и присоединившиеся к ним яссы и койсоги сбежали в Болгарию. Наш князь Святослав хочет справедливо наказать болгар за укрывательство беглецов. Мы могли бы сделать это вместе, русы и угры.

– У нас мир с Болгарией, – отозвался один из угорских темников. – Они нас беспрепятственно пропускают через свои земли, мы совершаем набеги на ромейские полисы, где берём много добра и пленников, за которых греки потом платят хороший выкуп!