Через несколько минут в залу привели судью в ночном колпаке и широком халате; он мотал головой и жалобно стонал.

— Господи Иисусе! — воскликнул баронет. — Что случилось, сосед Фрогмор? Вид у вас такой, будто вы не жилец на этом свете. Усадите его осторожно на диван. Бедный джентльмен! Помилуй нас, господи! Почему он такой бледный, желтый да раздутый?

— Ох, сэр Томас! — вскричал судья. — Кажется, пришел мой конец! Прикончат меня эти грибы, которые я ел за вашим столом. Ах! Ох! Ух!

— Помилуй бог! Полно, дружище, подбодрись! Каково у тебя с желудком, а?

— осведомился Балфорд.

На этот вопрос судья ничего не ответил, но распахнув халат, показал, что камзол не сходится у него на животе на добрых пять дюймов.

— Да сохранит нас бог! — воскликнул сэр Томас. — Какое печальное зрелище! Никогда не видывал я, чтобы человека так вдруг раздуло, разве что он уже помер или при смерти. Доктор, неужели нельзя помочь этому бедняку?

— Не думаю, чтобы случай был безнадежный, — отвечал лекарь, — но я бы посоветовал мистеру Фрогмору не мешкая привести в порядок все дела. Пусть придет священник и помолится вместе с ним, а я тем временем приготовлю клистир и рвотное.

Судья, испуганно вращая глазами, воскликнул с жаром:

— Да помилует нас бог! Да помилует нас Христос! Потом начал именем бога заклинать лекаря поторопиться.

— Мирские дела у меня все в порядке, кроме одной закладной, которая должна перейти к моим наследникам, — сказал он. — Но бедная моя душа! Бедная моя душа! Какая участь ждет бедную мою душу? Окаянный я грешник!

— Прошу тебя, дружище, успокойся, — сказал баронет. — Уповай на бесконечное милосердие божие. Тяжких грехов нет у тебя на совести, разве что сам черт тебя попутал.

— Не поминайте черта! — вскричал устрашенный Фрогмор. — Грехов у меня столько, что никому и не снилось. Ах, друг мой, я был лукав, лукав, дьявольски лукав! Не теряя времени, пошлите за священником и уложите меня в постель, ибо я отбываю в вечность.

Двое слуг подняли его с дивана и, поддерживая под руки, повели назад в спальню, но, прежде чем выйти из залы, попросил он добрых людей молиться за него.

— Пусть мой пример послужит вам предостережением, — добавил он. — Я, как цветок полевой, скошен во цвете лет. И да простит вам бог, сэр Томас, что вы за своим столом угощаете такой ядовитой дрянью.

Едва увели его и он не мог более нас слышать, как баронет разразился неудержимым смехом, коему вторило и большинство присутствующих. Но нам с трудом удалось удержать добрую леди, которая порывалась вывести из заблуждения болящего, открыв ему, что, покуда он спал, камзол его ушили с помощью лекаря и что расстройство в желудке и кишках вызвано вином с сурьмой, которое выпил он накануне вечером вместо лечебного питья. Леди, как видно, боялась, что опасения его за жизнь и в самом деле могут привести к смерти. Но баронет клялся, что судья не такая уж курица, а упрямый старый мошенник, который долго еще будет жить на свете и досаждать всем своим соседям. Расспросив о нем, мы узнали, что нрав его не дает ему права ждать сострадания или уважения, а потому и не стали чинить баронету препятствий в его забаве.

Клистир был поставлен проживавшей в доме старухой, бывшей нянькой сэра Томаса, а сверх того больному дали настойку из морского лука, дабы ускорить действие вина с сурьмой, замедленное опиумом, принятым на ночь. Судью посетил священник, который прочитал молитвы и завел речь о состоянии его души, как вдруг начали действовать лекарства, и пришлось священнику вести утешительную беседу, затыкая при этом нос. Его примеру последовали баронет и я, когда вошли вместе с доктором в спальню и застали Фрогмора восседающим на стульчаке и разгружающимся с обоих концов. В краткие промежутки между позывами он взывал о милосердии, исповедовался в своих грехах или вопрошал священника, что думает он о его душе, а священник отвечал торжественным и гнусавым голосом, отчего зрелище это казалось еще забавнее.

После того как рвотное возымело свое действие, вмешался доктор и приказал снова уложить больного в постель. Пощупав у судьи пульс, он объявил, что большая часть яда извергнута, и, дав ему успокоительное питье, уверил его, что питает великую надежду на выздоровление. Эту счастливую весть судья выслушал со слезами радости и клялся, буде он оправится, век не забывать, что жизнью обязан искусству и заботливому уходу доктора, которому с жаром пожимал руки. После сего оставили мы его отдыхать.

Нас упрашивали подождать до обеда, чтобы были мы свидетелями его воскрешения, но дядюшка желал уехать до полудня и засветло вернуться в город. Тем временем леди Балфорд повела нас в сад осмотреть рыбный садок, только что оконченный, о котором мистер Брамбл отозвался, что находится он слишком близко от залы, где баронет пребывал сейчас один и дремал в кресле после утренних своих подвигов.

Откинувшись на спинку кресла, он лежал, обернув фланелью покоившиеся на стуле ноги, как вдруг дверь с шумом распахнулась, в комнату ворвался лейтенант Лисмахаго с лицом, искаженным ужасом, и закричал во всю глотку:

— Бешеная собака! Бешеная собака!

Подняв оконную раму, лейтенант выпрыгнул в сад. Разбуженный этим отчаянным криком, сэр Томас вскочил, забыл о своей подагре и, подчиняясь какой-то бессознательной силе, последовал примеру лейтенанта и не только вылетел из окна, подобно стреле, пущенной из лука, но, не успев опомниться, бросился в пруд и очутился по пояс в воде. Тогда лейтенант начал орать:

— Боже, смилуйся над нами! Пощади этого джентльмена! Ради бога, не оступитесь, дорогой мой! Принесите теплые одеяла! Закутайте его бедное тело! Согрейте постель в зеленой комнате!

Леди Балфорд была как громом поражена тем, что случилось, изумленные гости молча таращили глаза, а тем временем слуги поспешили на помощь своему хозяину, который, не проронив ни слова, дозволил отнести себя в залу. Поспешно переодели его в сухое платье и закутали фланелью, дали сердечного лекарства и поместили его in statu quo 66, а одной из служанок приказано было растирать ему ноги, каковая операция как будто привела в порядок рассеянные его чувства, и доброе расположение духа вернулось к нему.

Когда мы вошли вслед за ним в комнату, он окинул каждого из нас по очереди каким-то смеющимся взором, но с особым вниманием посмотрел на Лисмахаго, который предложил ему понюшку табака и, когда тот молча ее принял, произнес:

— Сэр Томас Балфорд, за все ваши милости я вам чувствительно благодарен, а за некоторые из них я постарался отплатить собственною вашей монетой.

— Дай мне твою руку! — воскликнул баронет. — Ты мне уплатил не только все сполна, но на руках у меня остались еще излишки, и вот в присутствии всех гостей я обещаю рассчитаться с тобой.

Потом он от души расхохотался, будто радуясь полученному им возмездию. Но у леди Балфорд был очень серьезный вид; по всей вероятности, она полагала, что лейтенант в гневе своем хватил через край, ибо супруг ее был калекой; однако же, говорит пословица, как аукнется, так и откликнется.

Когда-то я видел, как ручной медведь, весьма забавный, покуда обходились с ним хорошо, превратился в свирепого дикого зверя, когда стали его дразнить на потеху зрителям. Что до Лисмахаго, то, кажется, он считал, что испуг и холодная ванна пойдут больному на пользу. Но доктор высказал опасение, как бы подагра от сильного потрясения не перешла из ног в какие-нибудь другие более важные для жизни органы.

Я был бы очень огорчен, если бы сбылось это пророчество о судьбе нашего шутника хозяина, который, прощаясь с мисс Табитой, выразил надежду, что она вспомнит о нем, когда будет раздавать свои подвенечные банты, ибо он немало потрудился для того, чтобы испытать достоинства и отвагу лейтенанта.

В конце концов, боюсь я, как бы наш сквайр не пострадал больше всех от проказ баронета, ибо для его здоровья отнюдь не полезны ночные тревоги. Весь день он зевал и дрожал от озноба и спать лег не поужинав. Итак, завтра — благо квартира у нас хорошая — мы, вероятно, останемся здесь на отдых, а в таком случае вы хоть на денек избавитесь от преследующего вас письмами Дж. Мелфорда.