— Но если верить тому, что я узнал, мои сыновья будут отняты у матери в восемь лет, после обучения посланы наемниками в другие страны и навсегда разлучены с родителями, — возразил Дагон.

— Разве это не любимое занятие мужчин, Дагон? Драки и бои. Мы просто учим наших сыновей сражаться и выживать в мире мужчин. Каванские наемники не имеют цены, и владетели всего мира стараются их заполучить. Превращаем пороки мужчин в товар! — хмыкнула Зинейда и, с трудом дотянувшись, погладила его по руке. — Тебе не запретят видеться со своими детьми. Их казармы находятся неподалеку от дворца. Ты будешь встречаться с ними чаще, пока они будут жить в городе. Кроме того, ты не станешь вести жизнь раба для любовных утех. Будут и другие обязанности, которые не оставят тебе много свободного времени. Молодой человек, которому предназначалось стать королем, наверняка имеет и другие таланты, кроме могучего мужского достоинства. А теперь ты, разумеется, захочешь возлечь с женщиной, чтобы удовлетворить так долго копившееся сладострастие. Как давно ты был лишен плотских радостей?

Дагон вспыхнул от столь откровенного вопроса.

— Несколько месяцев, — признался он.

Зинейда понимающе улыбнулась, показав белые ровные зубы.

— Бедный мой принц, — утешила она и обратилась к молодым служанкам: — Ну, кто из вас хочет его сегодня? Только не ссорьтесь, у каждой будет возможность его попробовать.

— Мы уже все решили между собой, госпожа, — объявила желтоволосая девушка. — Тянули жребий, и мне досталась первая ночь.

— Как умно, не правда ли, Дагон? Ни споров, ни свар. Все ли мужчины так рассудительны, когда речь идет о красивой женщине? — усмехнулась Зинейда. — Вряд ли. Обязательно начнется распря, и потом бедняжке придется развлекать с полдюжины похотливых животных. Кстати, ее зовут Доре. Идите и наслаждайтесь компанией друг друга, — напутствовала она.

Доре взяла Дагона за руку, подняла с подушек и провела его в отгороженное красной шелковой занавеской помещение для сна. Занавеска упала с тихим шорохом, отсекая их от остальных женщин. Дагон огляделся. Здесь ничего не было, кроме большой перины, брошенной на деревянное возвышение.

— На колени, раб! — скомандовала Доре. — Пора тебе понять, что отныне твои властительницы — женщины.

Она негрубо, но решительно толкнула его. Первым порывом Дагона было взорваться, но он вовремя успел взять себя в руки. Только завоевав доверие этих негодниц, он сумеет скрыться.

Доре выскользнула из своего простого платья, оставшись обнаженной.

— Заложи руки за голову, раб. Тебе запрещено дотрагиваться до меня, пока я не дам на это своего позволения. Понятно?

— Да, госпожа, — кивнул Дагон.

— Вот и хорошо, — довольно улыбнулась Доре. — Я вознагражу тебя, раб. Можешь полизать мою маленькую щелку, но не смей проникать языком внутрь, пока я не разрешу.

Она растянулась перед ним и расставила ноги так, что кружево светлых завитков очутилось прямо перед его губами. Дагон наклонился и стал гладить кончиком языка сомкнутые створки пухлого венерина холма. Ее пышное тело пахло цветами, а мускусный женский аромат непреодолимо возбуждал Дагона. Он умирал от желания более смелых ласк, но не смел нарушить запрет.

Доре неожиданно выгнулась и обеими руками разомкнула розовые складки, открывая его взгляду потаенные сокровища.

— Ублажи меня, раб, — беззастенчиво потребовала она, — но помни, ты должен держать руки за головой.

Его язык немедленно нашел бутон ее наслаждения и начал снова лизать, сначала нежно, потом все энергичнее. Она оказалась слаще меда, и он зачарованно наблюдал, как крошечная поначалу изюминка растет и наливается багровым цветом.

Доре возбужденно застонала и содрогнулась, достигнув пика наслаждения. Отняв руки, она громко вздохнула:

— Это было чудесно! Обязательно расскажу остальным, как ловко ты владеешь языком, раб. А теперь встань, и я отвечу лаской на ласку.

Дагон поднялся, неспешно размотал набедренную повязку, и Доре, в свою очередь упав на колени, втянула в рот его большой палец.

— М-м-м, — пробормотала она, лаская его свободной рукой, — для мужчины у тебя такая мягкая кожа.

Продолжая посасывать каждый его палец по очереди, она неустанно гладила его ягодицы. Дагон стоял неподвижно, глядя на нее сверху вниз. Ничего не скажешь, хорошенькая девчонка, с крепкими круглыми большими грудями, которыми он, несомненно, не раз еще успеет насладиться до рассвета.

— Боги! — прорычал он, когда она неожиданно взяла в рот его плоть. Очевидно, игра с пальцами была всего лишь прелюдией перед основным блюдом. Доре оттянула кожу, коснулась языком бархатистой головки и долго дразнила розовым кончиком напряженный отросток, прежде чем принялась сосать, втягивая в самое горло с такой силой, что он мгновенно затвердел и поднялся. О, как ей удается удержать в изящном ротике столь набухшую громадину?!

Дагон снова застонал и, не в силах сдержаться, исторг в ее глотку любовный нектар.

— Ах-х-х-х! — вырвалось у него, но Доре не выпустила его, продолжая сосать, пока не проглотила до последней капли все, что он мог ей дать. Ноги Дагона едва не подкосились, но он сумел сохранить равновесие.

Но тут, так же проворно, как начала свою сладкую пытку, Доре отпустила его и вскочила, облизываясь, словно кошка, укравшая сливки.

— Ну вот! Твой голод немного утолен, и теперь мы можем предаваться похоти хоть всю ночь. Но впредь не смей изливать свои соки, пока я не прикажу. Теперь можешь прикасаться ко мне. Пойдем, ляг со мной, Дагон!

Она потянула его к перине.

— Вижу, ты опытна, — едва слышно выдавил он, когда они очутились на импровизированной постели.

— Смею надеяться! — воскликнула Доре, задорно тряхнув волосами цвета соломы. — Мне семнадцать, и у меня уже было не меньше дюжины любовников, если считать самого первого. Он был слугой матери, и я отдалась ему в мой четырнадцатый день рождения. Мы лежали под полной летней луной. Мать застала нас, когда он лежал на мне и пронзал, казалось, до самого сердца. Мать была вне себя от злости.

— Потому что ты украла ее возлюбленного? — полюбопытствовал Дагон, теребя ее сосок.

— О нет! Она давно не пускала Бранна в свою кровать. Он оставался всего лишь ее слугой. Мать рассердилась, потому что он был сверху. Я не имела права давать мужчине такую власть над собой, и Бранн знал это не хуже меня. Она собственноручно выпорола его и отдала на всеобщую потеху. На целый день, представляешь? — Доре хихикнула. — Женщины так отделали его, что к тому времени, когда срок наказания закончился, он едва мог ходить!

— Что значит «на всеобщую потеху»? — допытывался Дагон, накрывая сосок губами.

— О-о-о, как чудесно! — промурлыкала Доре. — Видишь ли, хозяйка может отвести непокорного раба на главную площадь города, где велит лечь на возвышение. Там его распластывают, приковывают за руки и за ноги, и каждая женщина имеет право использовать его, как считает нужным. Возвышение вращается, так что мужчину можно взять в любом положении, приличном или нет, высечь, пытать, издеваться. Большинство женщин определяют время наказания всего в несколько часов, но мать, возмущенная тем, что Бранн не объяснил мне, где ему подобает быть, когда мы забавляемся друг с другом, отдала его городу на целый день. Правда, с тех пор я узнала, что не такой уж он хороший любовник. А теперь на спину, раб! Я желаю принять твой меч в свои ножны.

И прежде, чем он успел запротестовать, что еще не готов для нее, Доре протянула руку, завела ладонь под яички и надавила пальцем на какую-то столь сверхчувствительную точку, что он громко охнул. К его бесконечному удивлению, она повторила процедуру несколько раз, прежде чем его плоть вздыбилась и восстала. Доре немедленно набросилась на него и, поцеловав, взгромоздилась сверху, медленно насаживая себя на острие, откинувшись назад и балансируя на руках. Глаза ее были закрыты.

— Изумительно, — пробормотала она, облизываясь. — Никогда еще не встречала мужчину с таким громадным копьем!