Как кассета попала к самому Бордюже? Запись, как выяснилось, была сделана годом ранее. И кто ее передал в Кремль? Ну не почтальон же ее принес… Кроме того, на кассете не портретная съемка и вообще качество записи неважное. Прежде всего следовало точно установить, кого именно снимали и при каких обстоятельствах, то есть провести профессиональную экспертизу.

Ни прокуратура, ясное дело, ни Министерство внутренних дел в этом не участвовали. Есть только одно ведомство, которому все это под силу, – Федеральная служба безопасности. Как же должно действовать это ведомство, получив такого рода информацию?

Я спросил об этом предшественника Путина на посту директора ФСБ Николая Ковалева.

– Мы проверяем информацию, – объяснил генерал Ковалев. – Основанием для взятия человека в проверку являются признаки преступлений, находящихся в компетенции ФСБ. Если информация подтвердилась, следует доклад президенту.

Но если речь идет о высокопоставленном лице, разве не обязана госбезопасность немедленно, еще до окончания проверки, которая потребует времени, сообщить президенту, что у одного из высших чиновников государства возникли серьезные проблемы?

– Мы не обязаны это делать и не делаем, – твердо ответил бывший директор ФСБ, – потому что неизвестно, чем закончится проверка, а доклад президенту повлечет за собой, если пользоваться старой терминологией, некоторое поражение в правах. К человеку будут относиться с сомнением: на него что-то есть у ФСБ. Это абсолютно неправильно и незаконно. Я всегда старался этого избегать. Вот если есть документы, подтверждающие его вину, тогда следует докладывать президенту.

Когда возникло дело Скуратова, Федеральную службу безопасности уже возглавлял Путин. Владимир Владимирович с самого начала вошел в узкий круг людей, которые принимали важнейшие решения. Его предшественник на посту директора ФСБ Николай Ковалев не был допущен в этот круг, у него не сложились личные отношения ни с президентом, ни с его ближайшим окружением…

Чем Скуратов вызвал недовольство в Кремле?

Сам он полагает, что причиной стали слишком активные действия его подчиненных. Прокуратура занималась такими громкими делами, как злоупотребления при реставрации кремлевских помещений, чем ведало управление делами президента (управляющим был Павел Павлович Бородин), сомнительные финансовые операции в Аэрофлоте (в этом обвинялись соратники Бориса Абрамовича Березовского), деятельность частной охранной компании «Атолл», которую обвиняли в незаконном прослушивании разговоров видных политиков…

Скуратов рассказывал, как за месяц до описываемых событий, в начале января 1999 года, пришел к главе правительства Примакову:

«Мы всегда общались с ним без всяких проблем, стоило мне поднять телефонную трубку, – он ни разу не отказал во встрече, всегда находил время. И всегда разговор с ним был очень откровенный, я всегда получал у него поддержку. А последняя встреча оставила какое-то невнятное ощущение. Словно бы Евгений Максимович что-то недоговаривал».

Скуратов сказал главе правительства:

– Я возбуждаю уголовное дело против Березовского.

– В связи с чем? – спросил Примаков.

– В связи с тем, что Березовский прокручивает деньги Аэрофлота в швейцарских банках. Прошу вашей поддержки, прежде всего политической.

Примаков ответил:

– Обещаю!

Когда швейцарский прокурор знаменитая Карла дель Понте не могла получить российскую визу, Скуратов позвонил Примакову:

– Евгений Максимович, будет большой ошибкой, если вы откажете госпоже дель Понте во въезде в Россию. Визит срывается.

– Впервые об этом слышу, – ответил Примаков, – сейчас свяжусь с Ивановым, узнаю, в чем дело.

Разговор с министром иностранных дел Игорем Сергеевичем Ивановым состоялся. Визу дали. Неукротимая Карла дель Понте привезла в Москву материалы, относящиеся к «Мабетексу» (это швейцарская компания, которую наняло управление делами президента для ремонта кремлевских помещений), компании «Андава» (дело «Аэрофлота»), «Меркате-трейдингу»…

Коллеги, впрочем, полагали, что генеральный прокурор слишком внимателен к политической конъюнктуре. Скуратов не знал, как сложится будущее, и держался отстраненно, поэтому в Кремле не считали, что могут на него положиться.

«У Юрия Ильича редкостное чувство грядущих перемен, – вспоминал тогдашний министр юстиции. – Задолго до того, как былые соратники побежали с корабля „бесперспективного“ Ельцина, Юрий Ильич сделал выбор. Служить слабому, полагаю, он не станет ни при каких обстоятельствах…»

Кассету пустили в ход, когда в Кремле решили избавиться от Скуратова. Это были очень тяжкие месяцы для Ельцина. На ключевой должности генерального прокурора – на случай непредвиденных обстоятельств – хотелось иметь надежного союзника.

Обескураженный Скуратов тут же, в кабинете Бордюжи, написал заявление:

«Уважаемый Борис Николаевич!

В связи с большим объемом работы в последнее время резко ухудшилось состояние моего здоровья (головная боль, боли в области сердца и т. д.). С учетом этого прошу внести на рассмотрение Совета Федерации вопрос об освобождении от занимаемой должности генерального прокурора РФ.

Просил бы рассмотреть вопрос о предоставлении мне работы с меньшим объемом».

Вернувшись домой, Скуратов немного успокоился. Решил взять тайм-аут и подумать. Позвонил лечащему врачу и сказал, что ему нужно лечь в больницу. Просьбу удовлетворили незамедлительно. К высокопоставленным пациентам медики невероятно внимательны.

Ельцин тем временем подписал заявление Скуратова об отставке. Но Юрий Ильич уже отказался от своего заявления и сказал Бордюже, что остается на должности генерального прокурора.

Скуратов вспоминал, как ему в больницу позвонил Примаков:

«Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбе, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы».

Евгений Максимович, по словам генпрокурора, спросил:

– Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

– Нет!

– Выздоравливайте!

В Кремле рассчитывали, что Скуратов уйдет тихо. Как в свое время министр юстиции Валентин Ковалев, которого сфотографировали во время такого же рода банных развлечений. Но за Ковалева даже товарищи-коммунисты не вступились. А Скуратов перешел в контратаку, говорил, что его преследуют по политическим мотивам, мешают расследовать громкие коррупционные дела в президентском окружении. И у него появились союзники.

17 марта 1999 года Совет Федерации обсуждал вопрос об отставке Юрия Скуратова с поста генерального прокурора. Сенаторы высказались против! Тогда Кремль пошел ва-банк. Ночью по российскому каналу показали кустарно сделанный порнофильм – кажется, впервые за всю историю отечественного телевидения.

Утром Скуратов приехал к Ельцину. Присутствовали глава правительства Примаков и директор Федеральной службы безопасности Путин.

Ельцин твердо сказал Скуратову:

– В такой ситуации я с вами работать не намерен и не буду.

Путин добавил:

– Мы провели экспертизу, Борис Николаевич, кассета подлинная.

Ельцин произнес с нажимом:

– Надо написать новое заявление об отставке.

– Но Совет Федерации же только что принял решение, – возразил Скуратов.

– На следующем заседании Совет Федерации рассмотрит новое заявление.

«В разговор включился Примаков, – вспоминал Скуратов. – Но он говорил мягко, без нажима – Евгений Максимович как никто понимал эту ситуацию, но понимал и другое: его пригласили для участия в этом разговоре специально, чтобы связать руки – ему связать, не мне, чтобы он потом не мог влиять на историю со мной с какой-то боковой точки зрения».

Примаков посоветовал:

– Юрий Ильич, надо уйти. Ради интересов прокуратуры. Да и ради своих собственных интересов.

Скуратов ответил, что напишет заявление, но дату поставит другую – 5 апреля, потому что следующее заседание Совета Федерации намечено на 6 апреля. Заявление осталось у Ельцина. Вышли на улицу, и, по словам Скуратова, Примаков ему сказал: