Иногда потребности, стоящие за нашими чувствами, выражаются через интерпретации и образы. Большинство из нас не приучены мыслить в терминах потребностей. Скорее, нас научили тому, чтобы в ситуациях, когда наши потребности не реализованы, думать, что другие в чем-то не правы. Так, мы можем сказать, что наши дети ленивы, если они не повесили на место свои пальто, как нам хотелось бы. Мы можем сказать о рабочих, что они безответственны, если они делают свою работу не так, как мы бы хотели.
При таком общении мы осознаем, что подобное истолкование действий других людей является трагическим выражением наших нереализованных потребностей – трагическим в том смысле, что оно уменьшает для других людей возможность увидеть наши потребности и повышает вероятность того, что эти люди будут защищаться или противостоять нам. Мы осознаем существование таких интерпретаций и знаем, как они влияют на наши чувства. Мы также понимаем, что до тех пор, пока мы не станем осознавать потребности, которые выражаются в этих интерпретациях, наша коммуникация будет восприниматься окружающими как критика в их адрес, и это создаст для них условия для концентрации на том, что они могут сделать для нас. Примером подобного поведения, построенного на основе сильной эмоции, является гнев.
Гнев – это чувство особенно важное по двум причинам. Во-первых, гнев – это сигнал о том, что определенные потребности не были реализованы. Во-вторых, гнев показывает, что наше мышление не связано непосредственно с нашими потребностями, а повернуто в прямо противоположную от них сторону – к обвинению и осуждению других. Часто мы не осознаем эти мысли. Нам кажется, что наш гнев исходит только из того, что сделали другие, и мы не замечаем той роли, которую осуждающее мышление внесло в наш гнев.
Так, мы говорим себе или человеку, против которого направлен наш гнев: «Меня злит, когда вы играете на инструменте так громко, что я не могу спать!» – не осознавая, что мы считаем человека бесчувственным, грубым или думаем, что этот человек должен был знать, что это разозлит нас.
Рассуждая таким образом, мы осложняем людям, против которых направлен наш гнев, заботу о наших нереализованных потребностях. Для них очень легко интерпретировать наши слова как атаку, и их энергия обычно поворачивается скорее в сторону собственной защиты, чем в сторону понимания и реализации наших потребностей. Если же они меняют свое поведение и делают то, чего мы хотим, чаще всего это происходит из чувства стыда, страха, неловкости или обиды, но не от сердца. В этом случае мы дорого платим за реализацию наших потребностей, так как, если подобные чувства движут действиями, пропадает добрая воля.
Наши осуждающие мысли разрушительны и в том случае, если мы внешне сдерживаем тот гнев, который эти мысли вызывают. Взгляд наших глаз и тон нашего голоса приводят людей к пониманию, что их осуждают.
После того как мы в полной мере осознали, как осуждающее мышление влияет на наш гнев, процесс общения требует направить внимание на те нереализованные потребности, которые нашли отражение в осуждающем мышлении. Главная идея здесь заключается в том, что любое обвинение – это результат отделения от нас наших нереализованных потребностей. Соединение с этими потребностями приводит к изменению наших чувств. Вместо гнева мы теперь можем чувствовать боль или грусть, оторопелость, страх или какие-то другие чувства, которые присутствуют, когда мы прямо связаны со своими потребностями. Гнев к этому моменту уже трансформировался в чувства, которые более непосредственно связаны с нашими потребностями. Если мы в этот момент начинаем выражать вслух то, что происходит в нас, люди могут легче понять наши потребности и не считать себя атакуемыми.
Предложение трансформировать гнев и мысли, влияющие на гнев, в наши чувства и потребности может с первого взгляда показаться огорчительным для людей, которых в детстве учили, что «хорошие» люди никогда не позволяют себе злиться. Они расстроятся, потому что не видят разницы между подавлением гнева и его трансформацией. Нередко такие люди тратят много времени, денег и энергии на психотерапию, чтобы быть способными принять свой гнев. И они воспринимают наше предложение о том, чтобы соединиться с потребностями, которые стоят за чувствами, не как возможность трансформировать гнев, а как поощрение к его подавлению.
Другие боятся, что трансформация гнева в потребности и чувства, стоящие за ним, отберет у них энергию, которую они использовали бы для совершения действий. Они беспокоятся, что, если они не будут достаточно разозленными, им может не хватить энергии для того, чтобы скорректировать ситуацию, которую они считают угнетающей.
Гнев – это чувство, мобилизующее нас на наказание других. Он не развивается из наших потребностей. Когда мы испытываем чувства, непосредственно связанные с нашими потребностями, у нас столько же энергии для действия, сколько и тогда, когда мы испытываем гнев. Разница в том, что, находясь в контакте с нашими потребностями, мы скорее будем действовать в направлении их осуществления, чем когда мы наказываем и обвиняем других.
Можно сформировать у себя чувство ответственности за проявление своих собственных чувств в ходе общения. Процесс его формирования условно можно разделить на три этапа.
Первым этапом является «эмоциональное рабство». Находясь на этом этапе, мы считаем, что ответственны за чувства других. Если мы в это верим, то чувствуем постоянную потребность обеспечивать счастье для всех, иначе мы будем чувствовать вину. Так, когда наши близкие будут чем-нибудь недовольны, мы будем склонны считать, что нам надо отказаться от наших собственных потребностей и делать все, чтобы им угодить. Когда мы находимся на этой стадии, мы все делаем для других по обязанности или из чувства долга, боясь того, как они будут реагировать, если мы не будем этого делать.
Мы чувствуем вину, когда наши потребности вступают в конфликт с потребностями наших близких, поскольку считаем, что, если бы мы не были столь эгоистичны, мы бы хотели делать то, чего другие хотят от нас. Пряча или отклоняя наши потребности по этой причине, мы сразу начинаем ощущать наших близких как какие-то границы, а не как источник удовольствия.
Второй этап можно назвать «стадией несносности». На этой стадии мы начинаем понимать цену постоянного присваивания ответственности за чувства других и желания ублажать их за свой счет. На этой стадии для нас ясно, что представляет собой эта ловушка – ответственность за чувства других. Мы злы на себя за то, как много в нашей жизни мы упустили, и попросту отказываемся делать что-либо только для того, чтобы не огорчать людей. На этой стадии мы можем говорить несносные вещи в ответ на чувства других, например: «Это твоя проблема. Я не отвечаю за твои переживания».
Проблема здесь в том, что для нас уже ясно, за что мы не отвечаем, но мы по-прежнему не осознаем, каким образом можем быть ответственны в отношении других, не становясь эмоционально порабощенными. На этой стадии выражение наших потребностей выглядит жестоким и бездушным в восприятии других. Это результат страха и вины, которые до сих пор существуют в нас в отношении самого факта наличия у нас каких бы то ни было потребностей, это пережиток стадии эмоционального рабства.
На третьем этапе, который можно назвать эмоциональной свободой, мы заботимся о благополучии других, но уверены, что наши реакции на потребности других вызваны не страхом, виной или стыдом. Наоборот, мы поступаем так из сострадания к другому человеку. Таким образом, наши действия удовлетворяют нас в такой же мере, как и другого человека. На этой стадии нам ясно, что мы не отвечаем за чувства других, но принимаем на себя ответственность за собственные намерения и действия. Мы отстаиваем собственные потребности, проявляя равную заинтересованность в реализации потребностей других.
Следующая составляющая процесса общения при сообщении другим о своих наблюдениях, потребностях и чувствах – это просьба, выраженная в конкретных терминах, о тех особых действиях, которые, по нашему мнению, обогатят нашу жизнь. Просьба предполагает выражение того, чего мы хотим, а не того, чего мы не хотим.
