2 ) Correspondance de Napoléon I. (Письмо Наполеона Директории, 26 апреля, 1796). Прокламация того же дня: «Вы совершали усиленные переходы, не имея обуви, располагались биваком, не имея водки, а часто и хлеба».
63
Но ведь чувствовать себя храбрецом и проявлять эту храбрость из одного только озорства, вызывающе бросаться под пули, делить свое время между радостями жизни и опасностью, сменяя битву пирушкой и обратно, рисковать и развлекаться до пресыщения, без всякой цели, ничем не задаваясь, заботясь только об ощущениях минуты 1), стремясь использовать все свои способности, обостренные опасностью и соревнованием, — все это никак нельзя назвать самоотвержением, а скорее это значит давать себе волю; но для всякого, кто не окончательный вертопрах, давать себе волю — значит пробить себе дорогу, идти в гору, грабить, чтобы разбогатеть, как Массена, или добиться власти, как Бонапарт.
На этой почве соглашение между командующим и его армией было достигнуто с самых первых дней 2), а после годовой совместной работы оно стало полным и совершенным. Их совокупная деятельность создает одну мораль, смутную в армии, но сознательную, в командующем; где ей только мерещится, там он видит ясно и неопровержимо. Если он и толкает своих товарищей, то по их же наклонной плоскости. Он просто только обгоняет их, когда смотрит своим хищным взглядом на мир, как на огромное пиршество, где двери открыты для всякого пришлого, но где, чтобы насладиться, надо иметь длинные руки и хватать первым, а другим оставлять одни объедки.
________
1 ) Stendhal, Vie de Napoléon, стр. 151: «Офицеры, не заносившиеся слишком высоко, были вне себя от счастья, что имели хорошее белье и прекрасные, новые сапоги. Все любили музыку; многие шли целую милю в грязи, под дождем, чтобы занять место в опере… После того плачевного состояния, в котором армия находилась перед событиями в Кастильоне и в Арколе, все, кроме ученых офицеров-специалистов, держались того мнения, что нужно сделать все, даже невозможное, но остаться в Италии.» — Marmont, I, 296: «Все мы были очень молоды... полны сил и здоровья и снедаемы жаждой славы... Это разнообразие в наших занятиях и развлечениях, эта постоянная смена в применении наших духовных и телесных сил, придавала жизни необычайный интерес и живость».
2 ) Correspondance de Napoléon I , прокламация от 27 марта 1796: «Солдаты, вы раздеты, плохо накормлены; правительство вам задолжало много, но оно ничего вам не может дать... Я поведу вас в самые плодородные долины мира , богатейшие провинции и величайшие города будут в вашей власти; вы найдете там почет, славу и богатство». — Прокламация от 26 апреля 1796: «Друзья, я вам ее обещаю, эту победу!» — Сопоставьте в записках Мармона рассказ о том, как Бонапарт играет роль соблазнителя, предлагая Мармону обокрасть одну кассу, на что тот отвечает отказом.
Ему это кажется, настолько простым и понятным, что он преспокойно говорит об этом вслух, даже в присутствии людей ему совершенно посторонних, таких, как дипломат Mиo, или иностранец Мельци. «Не думаете ли вы, — говорит он им после предварительных переговоров в Леобене 1), — «не думаете ли вы, что я ради возвышения адвокатов Директории разных Карно и Баррасов, хлопочу и одерживаю победы в Италии! Или может быть, для того, чтобы основать республику? Что за мысль! Республика с тридцатью миллионами населения с нашими-то нравами, с нашими пороками! Да разве это возможно? Это одна из тех фантазий, которыми захлебываются французы и которая испарится так же быстро, как и остальные. Им нужна слава, удовлетворение тщеславия, а в свободе они ровно ничего не смыслят. Наши последние победы, наши успехи уже показали, что такое французский солдат. Я для него все. Пусть Директория попробует лишить меня командования, — она увидит, кто здесь хозяин. Народу нужен вождь, и вождь прославленный, а не государственные теории, фразы и разглагольствования идеологов, в которых французы ничего не смыслят... Что касается вашей страны, г. Мельци, то в ней еще меньше республиканского элемента и церемониться с ней нужно меньше, чем где бы то ни было... Впрочем я отнюдь не намерен так скоро покончить с Австрией. Мир вовсе не в моих интересах. Вы сами видите, что я такое в Италии и чем могу еще быть. Если мир будет заключен, если я не буду стоять во главе этой армии, с которой так тесно связан, я должен буду отказаться от власти, от того высокого положения, которого добился; отказаться для того, чтобы отправиться в Люксембург и увиваться там вокруг адвокатов! Если бы я и оставил Италию, то для того только, чтобы играть во Франции такую же роль, как и здесь, но момент еще не пришел; плод не созрел».
Ждать, пока плод созреет, но, в ожидании, следить, чтобы его не сорвал кто-нибудь другой — вот истинная подкладка его политической верности и его якобинских прокламаций. «Есть одна партия, которая подымается за Бурбонов. Я
___________
1 ) Miot de Melito, I, 154. (В июне 1797, в садах Монтебелло) «Такова сущность и наиболее замечательные выражения этой продолжительной речи, воспоминание о которой я сохранил и записал».
66
не имею ни малейшего желания содействовать ее успеху. В будущем я собираюсь непременно ослабить республиканскую партию, но я сделаю это в свою пользу, а не ради старой династии. А пока что, приходится идти с республиканцами, да еще с худшими из них, с последними мерзавцами, с теми, которые готовятся смести все, Советь Пятисот, Совет Старейшин и даже Директорию, чтобы водворить во Франции господство террора».
Действительно, он содействует 18-му фруктидора, но после переворота очень ясно объясняет, ради чего он принимал в нем участие 1): «Не подумайте, чтобы здесь имела место какая-нибудь общность убеждений с теми, кого я поддерживал. Я просто не хотел возврата Бурбонов, тем более посредством Пишегрю и армии Моро... Решительно отказываюсь от роли Монка; я сам не хочу ее играть и не допущу, чтобы ее играли другие... Что касается лично меня, мой милый Mиo, скажу вам, что я уже не могу больше повиноваться; я вкусил главенства и не смогу от него отказаться. Я решил: если мне не удастся одержать верх, я покину Францию».
Вот его альтернативы, и никакой средины меж ними. По возвращении в Париж, он только о том и думал, как свергнуть Директорию 2), распустить Советы и стать диктатором; но убедившись, что шансы на успех слабы, он откладывает свои намерение и хватается за второй исход. Его египетская экспедиция не имеет других мотивов 3).
_______
1) Miot de Melito, I, 184. (Беседа с Бонапартом 18 ноября 1797 в Турине): «Я провел целый час наедине с генералом. Я с точностью воспроизвожу нашу беседу по записи, сделанной в то время».
2 ) Mathieu Dumas, Mémoires III, 156: «Нет сомнения, что с этой мыслью он не расставался с той самой минуты, и что он занялся серьезным изучением всех возможных помех, как и средств и шансов успеха». (Матьё Дюма, в подтверждение, приводит свидетельство Дезэ, который принимал участие в этом предприятии): «казалось, все уже было готово, но Наполеон решил, что момент еще не назрел, и что средств было недостаточно». — Вот причина его отъезда. «Он хотел освободиться от господства и капризов этих несчастных диктаторов, а те, в свою очередь, рады были отделаться от него, потому что его военная слава и его влияние на армию тревожили их не на шутку».
3 ) Larevellière — Lépeaux (один из пяти директоров очередной, сессии), Mémoires, II, 340: «Все, что в этом предприятии было действительно великого, как и вся его дерзостность и экстравагантность, и по замыслу, и по выполнению принадлежит исключительно Бонапарту. Мысль эта никогда не зарождалась ни у Директории и ни у одного из ее чл e нов ... Его заносчивость и его честолюбие делали для него неприемлемым всякое положение не на виду у всех
