– Не будь глупенькой! – терпеливо отвечала ей Тамар. – Ведь ты – бедави, а пустыня – это наш дом. А теперь поедем, Зенобия! Ты же моя хорошая девочка! – И Тамар подняла ее на руки.
Но дерзкая девчонка вырвалась, и глаза засверкали недобрым огнем.
– Я бедави только наполовину, но даже эта моя половина не любит пустыню!
Тамар рассмеялась. Это правда, и в самом деле ей не в чем обвинять Зенобию. Она еще такая юная, и город манит ее к себе. Подошла Ирис, и Зенобия бросилась к своей прелестной матушке.
– Я не хочу ехать, мама! Почему мы не можем остаться здесь? Мы обе? Папа не будет возражать. Театральный сезон как раз начинается, и Юлия говорит, что этой зимой выступает прекрасная труппа танцоров и актеров из Рима.
– Наше место – рядом с твоим отцом, Зенобия!
Ирис никогда не повышала голос, но тон его не оставлял сомнений в безусловности повиновения. Она погладила темную головку своего ребенка. Какой красавицей становится эта крошка, и как сильно она, Ирис, любит ее!
– А нельзя ли мне остаться с Юлией? Ее мама согласна. Неужели так необходимо, чтобы я пасла коз! – сделала Зенобия последнюю отчаянную попытку.
– Да, Зенобия! – последовал твердый и спокойный ответ.
Однако едва заметная улыбка задрожала в уголках губ Ирис. «Бедная Зенобия», – подумала она. Теперь она знает, что чувствует ее дочь. Надо молчать, ведь сочувствие лишь подталкивает к бунту. Ирис тоже ненавидела пустыню, но за все эти годы она ни разу не призналась в этом вслух. Пустыня – часть жизни ее мужа, и, выйдя за него замуж, она приняла ее. Она протянула дочери руку.
– А теперь пойдем, моя дорогая! Пойдем без дальнейших препирательств. Караван уже успел далеко уйти, а ведь ты знаешь, как я не люблю скакать галопом на верблюде! Ты же не хочешь, чтобы меня стало тошнить от тряски. Ну, пойдем же!
– Да, мама. – Зенобия вздохнула, побежденная.
Они направились к двери, как вдруг услышали на лестнице за дверью спальни звуки чьих-то шагов. Тамар окаменела, почувствовав опасность. Потом, оттащив Зенобию от матери, толкнула девочку под кровать с ярко-красными атласными занавесями.
– Оставайся здесь! – торопливо прошипела она. – И что бы ни случилось, не вылезай отсюда, пока я не скажу! Ты поняла меня? Не вылезай, пока я не позову тебя!
Прежде чем Зенобия могла выразить протест, дверь спальни рывком распахнулась. Из своего укромного места она не могла видеть, как в комнату ворвался отряд римских солдат.
Тамар быстро выступила вперед и сказала:
– Доброе утро, центурион![2] Чем я могу быть вам полезна?
Центурион дерзко рассматривал ее, думая, что у этой женщины красивая фигура и большие мягкие груди, она выглядит чистой и здоровой.
– Чей это дом? – спросил он.
Тамар поняла его взгляд. Она молилась о том, чтобы ей удалось сохранить спокойствие.
– Это дом Забаая бен Селима, военачальника племени бедави, центурион. Разрешите мне представиться – Тамар бат Хаммид, старшая жена Забаая бен Селима, а эта, другая госпожа, – вторая жена моего господина, Ирис бат Симон.
– Почему вы одни? Где слуги? – Голос центуриона звучал высокомерно.
– Я вижу, вы недавно в Пальмире, центурион. Бедави проводят в Пальмире лишь половину года. Другую же половину мы кочуем в пустыне. Мой муж уехал всего несколько минут назад.
Мы с Ирис проверяем, все ли в порядке. Ведь нельзя полагаться на рабов.
На минуту она сделала паузу, надеясь, что центурион удовлетворится и позволит им уйти. Однако, видя, что его намерения все еще не изменились, она решилась перейти в атаку.
– Могу ли я спросить, почему вы вошли в этот дом, центурион? Это не в обычаях римской армии – входить в частные дома в дружественном городе. Мой муж – глубокоуважаемый гражданин этого города, почитаемый всеми, кто его знает. У него есть римское гражданство, центурион, и он лично знаком с губернатором. Я также скажу вам, что Забаай бен Селим приходится двоюродным братом правителю этого города, князю Оденату.
Центурион сказал, не глядя на нее:
– Когда мы проезжали мимо, ворота были широко распахнуты, и так как мы увидели, что дом пуст, то решили проверить, не грабят ли разбойники собственность римского гражданина.
Он лгал, и оба они знали это. Когда Забаай уехал, он крепко запер за собой ворота. Тамар стало страшно, но она знала, что если покажет свой страх, то этим только побудит этих людей совершить то злодейство, которое они задумали.
– Римляне, как всегда, хранители мира. Я расскажу моему господину Забааю о вашей заботе, центурион. Ему будет очень приятно услышать это, – сказала Тамар, и ее голос звучал твердо и искренне.
Она повернулась к Ирис, которая, нервничая, стояла позади нее.
– Пойдем, Ирис! Мы должны поспешить, чтобы встретиться с нашим господином Забааем. Верблюды стоят в стойлах, центурион. Не будет ли один из ваших людей так добр привести их?
– А откуда мне знать, что вы действительно те, за кого себя выдаете? – сказал центурион. – Может быть, вы воровки, и тогда у меня и у моего командира будут неприятности.
Кольцо мужчин все теснее смыкалось вокруг них.
– Мой господин Забаай, его жены и вся его семья хорошо известны римскому губернатору города! – угрожающе повторила Тамар.
Теперь она не на шутку испугалась. Тамар поняла, что эти люди не легионеры, а иностранные наемники, варвары, завербованные в галльских и германских племенах, известные своей безжалостностью, лишенные милосердия и уважения к кому бы то ни было, в том числе и к женщинам.
– Я не сомневаюсь в том, что вы обе хорошо известны в городе, – вкрадчиво произнес центурион.
Окружавшие его мужчины засмеялись, и в их глазах загорелось возбуждение. Его взгляд был дерзким и жестоким, он протянул руку и оттолкнул Тамар в сторону.
– А вот тебя я хочу получше разглядеть! – сказал он Ирис, вытащив ее вперед.
Вначале она смотрела на него не дрогнув, и ее серо-голубые глаза выражали презрение. Но сердце так тяжело билось в груди. Ей казалось, что она смотрела в лицо смерти. Центурион не спеша гладил ее пепельно-белокурые волосы. Потом его рука медленно скользнула по ее телу вниз и стала ласкать ее груди.
– Центурион, – сказала она тихим, напряженным голосом, – я не только жена Забаая бен Селима, но и единственная дочь крупного банкира Симона Тита из Александрии. Не допустите, чтобы простая грубость переросла в серьезное преступление!
– Ты лжешь! – нагло ответил он. – Ты – пальмирская проститутка!
– Центурион, не делайте этого! – сказала Ирис, и теперь ее голос дрожал. – Разве у вас нет жены или сестры? Понравилось бы вам, если бы кто-нибудь сделал с ними такое?
Он бесстрастно взглянул на нее, и она не увидела ни жалости, ни сострадания в его синих, как лед, глазах.
– Прошло уже много времени с тех пор, как я в последний раз спал с блондинкой, – сказал он и опрокинул ее на кровать.
Она попыталась вырваться, но он грубо пихнул ее назад. Самообладание покинуло Ирис. Она визжала в страшном испуге. Центурион злобно ударил ее, разорвал на ней платье и задрал его вверх, к животу. Его колено протиснулось между ее ног, а она боролась с ним, царапая ногтями лицо, сходя с ума от страха и испытывая стыд от того, что происходило с ней. Она не знала других мужчин, кроме своего любящего, нежного мужа. Ирис не могла представить себе, что мужчина мог сделать с женщиной такое. Она поняла – бороться бесполезно, но в глубине души отказывалась принимать весь этот ужас. Центурион в ярости от того, что ему мешают, продолжал бить ее, чтобы заставить покориться. Ее глаза распухли и почти закрылись, и тут она почувствовала, что он одолевает ее и, причиняя ей жестокую, жгучую боль, проникает в ее сопротивляющееся тело. Наконец рассудок покинул ее, а он снова и снова бил ее, не думая ни о чем, кроме собственного удовольствия от того, что подчинил себе эту женщину.
– Ей-богу, – проворчал он, – это самая лучшая сука из всех, которых я трахал за многие месяцы!