Человек со шрамом достал глиняную трубку. Я пододвинул к нему мой кисет. Он закурил почти машинально.
— А другие яйца? Вы привезли их? Я что-то не могу вспомнить…
— Тут-то и начинается история. Три яйца остались. Совсем свежие яйца. Мы уложили их в лодку. Потом я ушел в палатку варить кофе, а негры мои остались на берегу. Один возился со своим укусом, а другой помогал ему. Мне и в голову не пришло, что эти мерзавцы пойдут на такую затею. Но, я думаю, эта сколопендра да еще взбучка, которую я ему задал, взбесили того, — он и всегда был непокорным, — а другой пристал за компанию.
Помню, я сидел и курил трубку. И вода в котелке закипала на спиртовой лампе, которую я обычно брал в такие экспедиции. Я засмотрелся на отсвет заката на болоте. Это было очень красиво, кроваво-красные и черные полосы. По ту сторону болота место было повыше, холмы выступали в сером тумане, и за ними — небо, багровое, как жерло печи. А за моей спиной, в пятидесяти шагах, эти проклятые язычники, которым плевать было на вечерний покой, собирались угнать лодку и покинуть меня одного в палатке с маленьким бочонком воды и запасом пищи всего на три дня. Я услыхал крики сзади и смотрю — они в челноке (это была, собственно, не лодка) уже отплыли ярдов на двадцать от берега. Я сразу понял, в чем дело. Мое ружье лежало в палатке, и вдобавок пуль не было, только мелкая дробь. Они, конечно, это знали. В кармане у меня был револьвер. Я выхватил его и побежал к берегу.
«Назад!» — крикнул я и поднял револьвер. Они что-то залопотали по-своему, и один ухмыльнулся — тот, что разбил яйцо. Я прицелился в другого, неукушенного (он греб), и дал промах. Оба засмеялись. Но я не считал себя побитым. Думаю: «Только похладнокровней!» И выстрелил еще раз. Пуля пролетела так близко, что он даже подскочил. Ему стало не до смеха. В третий раз я попал ему в голову, и он полетел через борт вместе с веслом. Для револьвера это был очень удачный выстрел. Пожалуй, ярдов на пятьдесят. Негр сразу пошел ко дну. Не знаю, убил я его, или он утонул подстреленный. Я стал кричать другому, чтоб он вернулся, но тот, вместо ответа, повалился ничком и ничего не отвечал. Я выпустил в него остальные пули, но без толку.
Могу сказать, положение было глупое. Я остался один на этом гнилом плоском берегу. За мною было болото, а предо мною море. После заката стало холодно, а этот чортов челнок все уплывал в открытое море. Я вам скажу, и ругал же я и этого Даусона, и все торговые фирмы, и все музеи, как только мог. И негра того я звал и кричал, пока не охрип совсем.
Одно только и осталось — плыть вдогонку, а если встретятся акулы, тем хуже. Я раскрыл свой складной нож, взял его в зубы, скинул одежду и поплыл. Как только я очутился в воде, тотчас же челнок потерялся. Но я плыл все в одном направлении и держал ему наперерез. Я надеялся, что моему негру теперь не до руля и челнок поплывет сам собою все в ту же сторону. И вот челнок опять показался на самом горизонте на юго-западе. Закат погас, и ночь быстро приближалась. Показались звезды. Я плыл, как чемпион по плаванью, хотя руки и ноги у меня ныли от усталости.
В конце концов я догнал челнок. Как только стало темнеть, в воде показались такие светящиеся искры, — знаете, фосфоресценция. У меня даже голова стала кружиться. И подчас трудно было разобрать, где звезды, а где водяные искры, и как именно я плыву — вверх головой или вверх ногами. Челнок был черен, как смертный грех, а струйки воды перед его носом сверкали жидким огнем. Я сперва опасался лезть через борт. Думаю, лучше подождать: что негр предпримет со своей стороны? Но он лежал на самом носу, по-прежнему ничком, и корма поднялась вверх из воды. И челнок плыл вперед и делал медленные обороты, знаете, вроде вальса. Я схватился за корму и потянул ее книзу, но негр не шевелился. Тогда я полез через борт, с ножом в руке, готовый к защите. Затем я сел на корме и стал ждать, что будет дальше. Челнок плыл по светящемуся морю, звезды сверкали над нами, было тихо.
Я окликнул негра по имени.
Один раз я окликнул негра по имени, но он не отозвался. Я так устал, что не хотел рисковать и приближаться к нему. И так мы оба оставались на своих местах. Я, кажется, вздремнул раза два. Только когда рассвело, я увидел, что он мертв и весь побагровел и распух. Три яйца вместе с костями эпиорниса лежали на середине челнока, а бочонок с водою, и сухари, и кофе, завернутые в номер капской[9] газеты «Аргус», лежали у его ног. Рядом с ним стояла жестянка метилового спирта. Весла не было, и грести было нечем, — разве только крышкой от жестянки. Поневоле пришлось отдаться на волю течения и плыть вперед, пока не попадется судно. Я обследовал негра, вынес обвинительный вердикт[10] змее или сколопендре и выбросил труп за борт.
Потом я выпил воды, пожевал сухарей и стал смотреть по сторонам. С такого челнока, конечно, далеко не увидишь. Мадагаскар давно исчез, и другая земля не появлялась. Один раз на юго-востоке мелькнул парус — должно быть, шкуна, — но само судно так и не показалось. Потом солнце поднялось высоко и стало жечь. Боже мой, я думал у меня мозги в голове закипят. Я пробовал окунать голову в море, потом вспомнил про капский «Аргус» и лег на дно челнока, накрывшись газетным листом. Чудная штуки эти газеты! До этого времени мне никогда не случалось прочесть газетный лист с начала до конца, но этот номер капского «Аргуса» я, кажется, перечитал раз двадцать. Жара была такая, что вся смола в челноке расплавилась и поднялись пузырями.
— Десять дней меня носило, — продолжал человек со шрамом. — Рассказывать об этом недолго, не правда ли? Каждый день походил на другой. Жара была такая, что я мог высматривать суда только рано утром и поздно вечером. После того паруса три первых дня я ничего не видел; потом, если кого и видал, то они меня не замечали. На шестую ночь одно судно прошло мимо, быть может за полмили. Все люки были открыты, фонари горели, и судно было, как большой светляк. И музыка играла на палубе. Я встал на ноги и кричал, и надрывался, но они не слыхали. На второй день я разбил одно яйцо эпиорниса, отковырял скорлупу и попробовал. К радости моей оказалось, что яйцо есть можно. Оно немного отзывалось не то чтобы тухлым, а как бы это сказать — будто утиным яйцом. С одной стороны желтка было круглое пятно шести дюймов в ширину, с кровяными подтеками и в белой сеточке. Оно мне показалось странным, но я не стал его долго рассматривать. Яйца мне хватило на три дня вместе с сухарями и водой из бочонка. Я жевал также кофейные зерна, — это подкрепляло. На восьмой день я разбил еще яйцо и испугался.
Человек со шрамом помолчал.
— Да, сказал он, — яйцо было с зародышем. Вы, пожалуй, не поверите. Но мне пришлось поверить моим собственным глазам. Это яйцо пролежало в черном болоте по меньшей мере три сотни лет. И вот, несмотря ни на что, в нем был зародыш, с большой головой и изогнутой спиной. И сердце билось, и желток совсем опал, только пленки протянулись внутри скорлупы и по желтку. В небольшом челноке посреди океана у меня, можно сказать, насиживались яйца самой крупной из ископаемых птиц. Если бы только и мог дать знать старому Даусону! Это стоило бы жалованья за все четыре года. Как вы думаете, а?
Как бы то ни было, мне пришлось съесть эту замечательную редкость до самого последнего кусочка. Не могу сказать, чтобы это было очень вкусно. Третье яйцо я не стал трогать. Я только смотрел его на свет, но скорлупа была так толста, что ничего не было видно. Правда, мне показалось, что я слышу биение пульса. Но, быть может, это только шумело у меня в ушах, как бывает от раковины, когда приложишь ее к уху.
Потом показался атолл. Как-то неожиданно, как будто вырос, можно сказать, перед самым моим носом на солнце. До берега уже оставалось не больше полумили, как вдруг течение повернуло, и мне пришлось грести изо всех сил руками и осколками скорлупы яйца эпиорниса, чтобы не проплыть мимо. В конце концов я добрался до берега. Это был обыкновенный коралловый атолл, четыре мили и окружности. Кое-где росли деревья, и в одном месте бил ключ пресной воды. В центре была лагуна, полная рыбы. Прежде всего я вынес на берег яйцо и отыскал для него подходящее место, выше линии прилива, на самом солнцепеке, чтобы оно выводилось. Потом я вытащил челнок и пошел осматривать остров. Правду сказать, скучное было место. Помню, еще мальчишкой я часто мечтал о приключениях Робинзона Крузо, но теперь оказалось, что этакий остров скучнее сборника воскресных проповедей. Я обошел кругом весь атолл, разыскивая съестное и размышляя. Могу сказать, что к вечеру первого дня мне там надоело до смерти. В том же вечер погода изменилась. Гроза прошла по направлению к северу и захватила мой остров. Ночью завыл ветер и хлынул ливень. Счастье мое было, что я успел добраться до твердой земли. Быть бы мне на дне морском вместе с челноком.
