– Я грешил против тебя, Боже! – кричал он, вцепившись в бороду скрюченными пальцами и выдирая седые клочья. – Я недостоин служить тебе!

Длинные ногти впились в сморщенную щеку, оставив длинную багровую царапину, хотя казалось, что в иссохшем теле не осталось ни капли крови.

Женщина-каранга привычным ловким движением поймала костлявое запястье, удерживая руку. Она осторожно приподняла истощенное тело больного и без видимых усилий перенесла его на деревянную кровать. Фуллер Баллантайн теперь весил не больше ребенка. Одна нога его, закрепленная в импровизированной шине, неестественно торчала вверх.

Робин стояла у костра, опустив голову. Ее трясло. Женщина тронула ее за руку:

– Он очень болен.

Только теперь Робин подавила ужас и отвращение. Помедлив еще мгновение, она приблизилась к отцу и с помощью Джубы и женщины-каранга начала осмотр. Привычный профессиональный ритуал помогал овладеть собой. Такого истощенного тела Робин не видела даже в трущобах, у изголодавшихся отпрысков пропитанных джином алкоголичек.

– Еды не хватало, – объяснила женщина, – но и того, что было, он не ел. Пришлось кормить его, как малое дитя.

Робин не совсем поняла, что имеется в виду, и решительно продолжила осмотр.

Кожа несчастного кишела паразитами, в седых лобковых волосах гроздьями висели гниды, тело покрывала корка грязи и засохших нечистот.

Ощупывая живот под торчащими ребрами, Робин ощутила под пальцами твердые очертания расширенной печени и селезенки. Фуллер Баллантайн громко вскрикнул. Припухлость и чрезвычайная болезненность, вне всяких сомнений, указывали на сильную и продолжительную малярию и полное отсутствие лечения.

– Где лекарство для Манали, где умути?

– Кончилось, давно кончилось. – Женщина горестно покачала головой. – Порох и пули для ружья – тоже. Все давно кончилось, а люди перестали приносить еду.

Оставаться в малярийном районе без запасов хинина было равносильно самоубийству. Фуллер Баллантайн знал это как никто другой. Признанный во всем мире эксперт по малярийной лихорадке и ее лечению – как мог он пренебречь собственными настойчивыми советами? Причину Робин поняла, когда заглянула больному в рот, заставив его разжать челюсти.

От болезни почти все зубы сгнили и выпали, горло и нёбо покрылись характерными бляшками. Робин отпустила челюсть, позволяя отцу закрыть изъеденный болезнью рот, и осторожно дотронулась до переносицы, ощутив мягкую податливость кости и хрящей. Сомнений не оставалось: болезнь зашла очень далеко и давно поразила некогда могучий мозг. Сифилис в конечной стадии, потеря рассудка и общий паралич – недуг, неизбежно ведущий к смерти безумца.

Ужас и отвращение Робин быстро сменились состраданием врача, глубоким сочувствием, присущим тем, кто свыкся с человеческими слабостями и легкомыслием и умеет их понимать. Стало ясно, почему отец не повернул назад, когда запас жизненно необходимых лекарств подошел к концу. Полуразрушенный мозг не распознал опасности, которую отец так подробно описывал.

Робин поймала себя на том, что молится. Слова приходили легко, будто сами собой: «Господи, суди его таким, каким он был, суди по его деяниям во имя Твое, не за мелкие грехи, а за великие подвиги. Узри его не жалким и разбитым созданием, а сильным и полным жизни, несущим безропотно долю свою».

Молясь, она приподняла укрывавшую ноги тяжелую накидку, зажмурившись от резкой вони. Джуба с женщиной-каранга еле удерживали сопротивлявшееся тело.

Робин осмотрела ноги и поняла еще одну причину, по которой отец остался здесь: он не мог уйти – бедренная кость была сломана в нескольких местах. Возможно, сломалась и хрупкая шейка бедра. Переломы, по-видимому, не срослись как следует, и грубо сработанная деревянная шина особой помощи не принесла, – вероятно, ее наложили слишком туго, и глубокие гнойные язвы разъели тело до самой кости. От них и исходил густой запах разложения.

Доктор поспешно прикрыла отца до пояса. Без лекарств и инструментов она ничего не могла сделать и лишь причиняла больному боль и унижение. Отец вырывался, мотал головой и вопил, как капризный младенец, широко разевая беззубый рот.

Женщина склонилась над ним, подняла темную тугую грудь и сдавила пальцами сосок, потом остановилась и робко, жалобно взглянула на доктора.

Робин поняла. Опустив глаза, она повернулась к выходу из пещеры:

– Я пойду за умути. Вернусь вечером.

Младенческие вопли за спиной сменило тихое довольное причмокивание.

Робин спускалась по крутой тропинке при свете луны и не находила в душе ни стыда, ни гнева. Ее переполняла жалость. Фуллер Баллантайн завершил круг и впал в детство, вот и все. Робин чувствовала горячую благодарность к женщине-каранга, искренне поражаясь ее верности и самоотверженности. Сколько же времени она оставалась с отцом после того, как все причины быть вместе исчезли?

Робин вспомнила мать и ее преданность тому же самому человеку, вспомнила Сару и мальчика, терпеливо ожидающих у далекой Замбези. А как упорно стремилась к отцу она сама! Фуллер Баллантайн притягивал столь же мощно, как умел отталкивать.

Взяв Джубу за руку, как ребенка, чтобы успокоить ее и саму себя, Робин торопливо шагала по залитой лунным светом тропинке вдоль берега, с облегчением различая сквозь заросли отблеск лагерных костров. Для обратного пути потребуются носильщики, чтобы нести саквояж с лекарствами, и вооруженные готтентоты для охраны.

Радость длилась недолго: едва Робин ответила на оклик часового и вошла в круг света, от костра поднялась знакомая фигура и шагнула навстречу. Высокий и сильный, с золотистой бородой, брат был красив, как греческий бог, и столь же исполнен гнева.

– Зуга! – ахнула Робин. – Я тебя не ждала.

– Еще бы, – усмехнулся он. – Уверен, что не ждала.

«Ну почему он пришел именно сейчас? – в отчаянии подумала она. – Почему не завтра? Я успела бы вымыть отца, обработать раны… Господи, ну почему? Зуга никогда не поймет! Никогда! Никогда!»

Робин и ее помощники не поспевали за Зугой. В ночной тьме он с удивительным проворством карабкался по горной тропинке, оставив их далеко позади. За долгие месяцы непрерывной охоты брат достиг великолепной физической формы. Он почти бежал.

Робин не успела предупредить его, да у нее и не нашлось бы слов описать несчастное создание, оставленное в пещере на холме. Она просто сказала:

– Я нашла отца.

Гнев брата мгновенно остыл. Горькие обвинения застыли на языке, во взгляде появилось понимание. Одна из трех целей экспедиции успешно достигнута – найден Фуллер Баллантайн. Перед глазами Зуги наверняка уже маячили восторженные заголовки, в ушах звенели крики мальчишек-газетчиков на улицах Лондона, складывались первые строки главы с описанием счастливой встречи. Робин впервые в жизни почувствовала, что вот-вот возненавидит брата. Голосом, холодным как лед, она заявила:

– Не забудь, что это сделала я. Я совершила переход, напала на след и нашла его.

Зеленые глаза брата забегали.

– Конечно, сестренка. – Он кисло улыбнулся. – Кто же такое забудет? И где же он?

– Погоди, я соберу кое-что.

Зуга дошел рядом с сестрой до подножия холма, но, не в силах дольше сдерживаться, кинулся вперед. На площадке перед входом в пещеру Робин остановилась перевести дух.

Костер ярко пылал, но в глубине бродили неясные тени. Бледный как смерть, Зуга застыл у огня, словно на параде, глядя прямо перед собой. В свете костра загорелая кожа приобрела землистый оттенок.

– Ты видел отца? – спросила Робин.

Подавленность и замешательство брата доставляли ей какое-то болезненное, злобное удовольствие.

– С ним туземная женщина, – тихо процедил Зуга, – в его постели.

– Да, – кивнула Робин. – Он очень болен. Она ухаживает за ним.

– Почему ты меня не предупредила?

– Что он болен?

– Что он стал туземцем.

– Зуга, он умирает…

– Что мы расскажем миру?

– Правду, – спокойно сказала она. – Что он болен и умирает.