На носу канонерской лодки грохнула пушка, в воздух взвился столб порохового дыма, белый, как крыло морской птицы в лучах рассветного солнца. Шейх Юсуф яростно сплюнул за борт.

– Эль-Шайтан, дьявол! – смачно выругался он, впервые употребив прозвище, под которым капитан Клинтон Кодрингтон станет известен на всем восточном побережье, от Мозамбикского пролива до Африканского Рога.

Бронзовый винт под кормой «Черной шутки» оставлял длинный бурлящий след. Пока корабль шел под гротом и кливером, но Кодрингтон готовился убавить паруса для удобства боя, как только изменит курс судна с учетом передвижений противника.

Зуга и Робин следили за погоней с юта. Сдержанное деловитое возбуждение, охватившее весь корабль, заразило и их. Когда доу повернуло, Зуга громко рассмеялся и воскликнул:

– Ату их!

Клинтон глянул на него с заговорщицкой усмешкой:

– Это невольничий корабль. Этот поворот отметает все сомнения, не говоря уже о запахе.

Робин подалась вперед, всматриваясь в грязное суденышко с полинялым залатанным парусом. Некрашеный дощатый корпус напоминал зебру, весь испещренный полосами человеческих испражнений и отбросов. Вот он воочию – невольничий корабль со страшным грузом на борту! Надо сохранить в памяти каждую мелочь, чтобы позже записать в дневнике.

– Мистер Денхэм, дайте еще выстрел, будьте добры! – скомандовал Клинтон.

Носовое орудие послушно громыхнуло, но доу не меняло курса.

– Приготовиться спустить шлюпку!

Клинтон обернулся и оглядел абордажную команду, выстроенную с саблями и пистолетами на шкафуте под командованием молодого мичмана. Капитан с радостью возглавил бы захват, но его рука все еще висела на перевязи, и швы не зажили. Чтобы в бурном море взять доу на абордаж и сражаться с его матросами, требовались обе руки. Пришлось передать командование Феррису.

Капитан перевел суровый взгляд на доу:

– Они хотят выброситься на мель.

Все молчали, глядя, как невольничий корабль несется к берегу.

– Но там же коралловый риф!

Робин указала на черные точки в четверти мили от берега. Они напоминали ожерелье из акульих зубов. Волны прибоя, подхлестываемые ветром, разбивались о них тысячами бурунов.

– Да, – кивнул Клинтон. – Они загонят судно на коралловые рифы, а сами уйдут через лагуну.

– Но что будет с рабами? – в ужасе спросила Робин.

Ей никто не ответил.

«Черная шутка» упорно продвигалась вперед, но ветер дул противнику прямо в корму. Длинный гик арабского доу вывернулся вбок, огромный косой парус вздулся пузырем, почти касаясь воды. Корабль несся на рифы.

– Мы могли бы отрезать их, – громко сказал Зуга.

Клинтон сердито покачал головой:

– Не успеем.

Тем не менее капитан держал курс преследования до самой последней минуты, и доу прошло всего ярдах в двухстах перед носом канонерки – так близко, что можно было различить лицо рулевого. Тощий араб в длинном ниспадающем бурнусе носил феску с кисточкой – знак паломничества в Мекку. На его поясе блестела золотой филигранью рукоять кривого кинжала шейхов, белая клочковатая борода развевалась по ветру. Налегая на длинный румпель, старик оглянулся на черный корабль преследователей.

– Подстрелить бы мерзавца! – прорычал Зуга.

– Слишком поздно, – вздохнул Клинтон.

Доу прошло мимо, острые клыки коралловых рифов торчали совсем близко.

– Носом к ветру! Лечь в дрейф! – скомандовал Клинтон рулевому и обернулся. – Абордажная команда, вперед!

Под скрип шлюпбалок переполненный вельбот исчез за бортом, но доу уже бешено раскачивалось в кипящих белых бурунах, окружавших рифы.

За два дня, с тех пор как закончился штиль, пассат нагнал высокую волну. Низкие валы с исполосованными ветром спинами монотонно катились через пролив, но, ощутив близость земли, яростно вздымали грозные темные гребни и тут же разбивались в белую бурлящую пену о черные клыки рифов.

Доу поймало высокий вал и, задрав корму, помчалось по нему вниз, как прибойная шлюпка. Старый араб прыгал у румпеля, словно дрессированная обезьяна, пытаясь удержать суденышко на волне, но доу, неприспособленное к таким маневрам, строптиво зарылось носом в крутой ревущий склон. Вода хлынула сверху зеленой стеной, доу легло набок, наполовину погрузившись в воду, и налетело на риф с такой силой, что единственная мачта сломалась на уровне палубы и рухнула за борт вместе с парусом и всей оснасткой.

В одно мгновение от корабля остался лишь разбитый корпус. До канонерки отчетливо донесся треск пробитой обшивки.

– Все, упустили! – сердито пробормотал Клинтон.

Арабы прыгали за борт, стараясь поймать волну и перескочить на ней через рифы в тихие воды лагуны. Отчаянно барахтаясь, они один за другим выбирались на берег.

Среди спасшихся оказался и рулевой. Он доковылял до берега, подобрал полы промокшего бурнуса, обнажив тощие ноги, и с проворством дикого козла помчался по белому песку к пальмовой роще.

Шлюпка с вооруженной командой вошла в первую полосу бурунов. Мичман на корме смотрел через плечо, выбирая момент. Дождавшись подходящей волны, вельбот рывком взлетел на ее гребень и приблизился с подветренной стороны к повисшему на рифе остову разбитого доу. Мичман и четверо матросов с саблями наголо заскочили на борт, но к тому времени последний араб уже со всех ног бежал по пляжу в четверти мили от них, ища убежище среди пальм.

Мичман повел людей вниз. На борту «Черной шутки» с нетерпением ждали их возвращения, рассматривая покинутое суденышко в подзорную трубу. Через минуту Феррис появился на палубе, торопливо подошел к борту и перегнулся через него: мичмана рвало. Выпрямившись и утерев рот рукавом, он крикнул что-то гребцам. Вельбот отошел от борта доу и стал прорываться сквозь буруны назад к канонерке.

На палубу поднялся боцман. Подойдя к капитану, он почтительно коснулся лба костяшками пальцев:

– Сэр, мичман Феррис говорит, что ему нужен плотник, надо вскрыть палубы для рабов, и еще два человека с кусачками для цепей. – Выпалив это, он замолчал, набирая воздух. – Мичман говорит, под палубами совсем скверно, многих зажало, хорошо бы врача…

– Я готова! – вскинулась Робин.

– Погодите… – начал Кодрингтон, но Робин уже бежала к трапу, подобрав юбки.

– Я пойду с сестрой! – шагнул вперед Зуга.

– Отлично, Баллантайн, очень вам благодарен, – кивнул Клинтон. – Передайте Феррису, что скоро прилив, сегодня полнолуние, а там в трюме пробоина. Приливная волна здесь поднимается на двадцать два фута. У него в запасе меньше часа.

На палубе появилась Робин, уже в брюках и с черным кожаным саквояжем. Моряки на палубе с любопытством уставились на ее ноги, но она, не обращая внимания, поспешила к борту. Молодая женщина оперлась на руку боцмана и спустилась в вельбот, следом за ней – Зуга, забравший саквояж.

Мчаться на волнах прибоя было одновременно и страшно, и весело. Вельбот угрожающе зарывался носом, вода у бортов шипела и пенилась. Наконец вельбот закачался у тяжело покосившегося борта доу.

Палуба, залитая водой, так накренилась, что Робин пришлось карабкаться на четвереньках. При каждом ударе волн корпус трясся, омываемый новыми потоками воды.

Мичман с абордажной командой снял люки главного трюма. Приблизившись, Робин чуть не задохнулась от густой вони, поднимавшейся из квадратного проема. Она полагала, что давно привыкла к запахам смерти и разложения, но ничего подобного ей испытывать не доводилось.

– Вы привезли кусачки? – спросил мичман, бледный от подступившей тошноты и ужаса.

Тяжелый инструмент обычно использовали для срезания вант и фалов с судна, потерявшего мачты. Двое мужчин подняли через люк связку маленьких черных тел, скованных друг с другом у запястий и лодыжек звенящими черными цепями, и принялись за работу. Это напомнило Робин бумажных кукол, которых она в детстве вырезала из сложенного в несколько раз листа бумаги, который потом растягивала, получая цепочку одинаковых фигурок. Кусачки разрубали легкие цепи, разделяя безжизненные крошечные тела.