– Один румб влево.

Клипер снова уходил вперед, и, двигаясь прежним курсом, канонерка пересекла бы линию его движения за кормой. Преимущество вернулось к американцу.

Ожила переговорная труба, и Кодрингтон рад был отвлечься.

– Капитан, говорит машинное отделение. Уголь давно кончился, сэр. Давление упало до ста фунтов и продолжает падать.

– Жгите все, что найдете.

– Дерево горит, как бумага, сэр. Оно не дает мощности и вдобавок забивает клапаны.

В голосе механика звучало мрачное злорадство, которое вконец обозлило Клинтона.

– Делайте что можете, о большем вас никто не просит! – рявкнул он и захлопнул переговорную трубу.

Достаточно ли сблизились корабли для выстрела? Дальнобойность длинноствольной пушки почти в два раза больше, чем у тяжелых бортовых, составляющих основную ударную мощь канонерки. Один удачный выстрел повредит клиперу рангоут и замедлит его ход.

Палуба под ногами стала дрожать иначе. Машины сдавали, давление пара в котлах падало.

– Мистер Феррис, будьте добры, поднимите флаг.

Белоснежно-алый вымпел заполоскался на топе мачты, ярко вспыхнув на фоне бледно-голубого неба. У Клинтона сжалось сердце – гордость за свой флаг никогда не оставляла его.

– Отвечают, – пробормотал Денхэм.

Клинтон навел подзорную трубу. Над мерцающей белой башней парусов пышным цветком распустился американский флаг.

– Иди своей дорогой, – перевел лейтенант.

«Гурон» с презрением отверг вызов маленькой канонерки.

– Открываем огонь, – нахмурился Клинтон. – Целиться прямо перед носом.

Феррис поспешил на бак проследить за подготовкой пушки.

Выстрел, заглушенный ветром, прозвучал жалким тихим хлопком, серый шлейф порохового дыма тут же унесло в сторону. Куда упало ядро, невозможно было заметить.

– Они не изменили курс, – заметил Денхэм.

– Отлично. – Клинтон старался говорить спокойно. – Попробуем целиться в паруса.

Шестнадцатифунтовая снова хлопнула, как незапертая дверь на сквозняке, но на этот раз у наблюдателей вырвался дружный крик радости. В одном из лиселей «Гурона» искрой света вспыхнула дыра, пробитая ядром. Мгновение парус держал форму, потом разлетелся в клочья, как лопнувший бумажный пакет.

На палубе и реях клипера засуетились матросы. Не успели канониры перезарядить носовое орудие, как рваный парус исчез и на его месте развернулся новый.

– Хорошая команда у мерзавца… – Клинтон внезапно умолк.

«Гурон» начал резко разворачиваться. Казалось, он собирался пройти перед самым носом у преследователей. Кодрингтон понял, в чем дело: Сент-Джон готовился поймать ветер – и ему это удалось.

Ветер обрушился на белоснежную гору парусов, завывая в мачтах, как стая голодных волков. Стройный клипер накренился, чуть присел, как скаковой жеребец от удара плети, и рванулся вперед. Вспарывая острым как нож корпусом темные всклокоченные волны, он весело мчался, взметая к небу фонтаны белых брызг.

– Узлов двадцать, не меньше! – воскликнул Денхэм, не веря своим глазам.

По сравнению с великолепным быстрым кораблем канонерка выглядела неповоротливым бревном. «Черная шутка» могла с таким же успехом стоять на месте. Клипер дерзко пересек ее курс вне досягаемости дальнобойного орудия и устремился в свободные просторы Атлантики.

Матросы на реях «Гурона» радостно размахивали шапками, широко раскрывая рот в ликующем крике. Клинтон навел подзорную трубу на палубу клипера, где стоял высокий человек в простом темно-синем кителе. Клинтон сразу узнал широкие плечи и гордую посадку головы – в последний раз он смотрел на них через прицел дуэльного пистолета.

Сент-Джон поднял руку в издевательском прощальном жесте и неторопливо отошел. К горлу Клинтона подступил горький комок.

Капитан захлопнул подзорную трубу:

– В погоню! Ложимся на его курс.

Он избегал встречаться взглядом с офицерами, боясь прочитать на их лицах жалость.

Лежа на койке и до боли сцепив пальцы, Робин прислушивалась к стону деревянных переборок и пронзительному скрипу, доносившемуся снизу. «Гурон» менял курс. Скрип издавали восьмидюймовые рулевые канаты, наматываясь на блоки. Робин невольно сжалась, представляя, как толстые канаты, прикрепленные к рулевым крюкам, разворачивают огромный деревянный руль под кормой клипера, одолевая мощный напор воды.

С палубы донесся громоподобный рев ветра в снастях, затрещал такелаж, захлопали паруса. Судно резко накренилось, и Робин едва не выбросило из койки.

Стены каюты гулко вибрировали в такт ударам волн, словно корпус скрипки. Корабль дрожал от полноты жизни, взлетая и опускаясь в стремительном беге.

Сквозь шум едва слышались ликующие крики людей. Вскочив с койки, Робин, держась за поручни, пересекла каюту и замолотила кулаком по двери:

– Натаниэль! Ответь сейчас же.

– Капитан сказал, мне нельзя с вами разговаривать, – донесся приглушенный голос.

– Ну не мучь меня! – крикнула она. – Что происходит?

Натаниэль долго молчал, колеблясь между чувством долга и своей привязанностью к храброй девушке.

– Мы поймали ветер, мэм, – ответил он наконец. – Несемся, будто все черти за нами гонятся.

– А «Черная шутка»? Где британская канонерка?

– Нас никто теперь не догонит. Эта коптилка еще до вечера скроется из глаз. Едва ползет, словно стоит на якоре.

Робин прижалась лбом к двери, изо всех сил зажмурив глаза и пытаясь побороть тошнотворную волну отчаяния.

Снаружи раздался встревоженный голос Натаниэля:

– С вами все в порядке, миссус?

– Да, спасибо, Натаниэль. Все хорошо, – с трудом выдавила Робин, не открывая глаз. – Я хочу немного вздремнуть, пусть меня никто не беспокоит.

– Я всегда на месте, миссус. Мимо меня мышь не проскочит, – заверил боцман.

Робин подошла к койке и опустилась на колени, но впервые в жизни не могла сосредоточиться на молитве. Перед глазами стояло лицо Клинтона Кодрингтона – светлые голубые глаза, бронзовая кожа и выбеленные солнцем волосы. Сердце забилось в отчаянной тоске: этот человек олицетворял собой все доброе, чистое, правильное.

Мысли ушли в сторону, перед внутренним взором снова возникла насмешливая улыбка Мунго Сент-Джона и золотые искорки в его глазах. Острое чувство унижения вновь пронизало Робин. Он изнасиловал ее, сыграл на ее чувствах ради развлечения, заставил надеяться, нет, молить Бога о том, чтобы стать его женой и рожать ему детей. Отчаяние снова превратилось в ненависть, а ненависть заставляла действовать.

– Господи, прости меня! Я помолюсь позже…

Не в силах больше выносить тесную клетку каюты, Робин вскочила на ноги и забарабанила кулаками в дверь.

– Натаниэль, я не могу больше сидеть здесь, – взмолилась она. – Выпусти меня!

– Никак не могу, миссус, а то Типпу вскроет мне хребет.

Робин в ярости отвернулась. Мысли вихрем проносились в голове.

«Не хочу, чтобы он…» Трудно представить, чем теперь закончится это плавание. Перед глазами возник великолепный клипер, входящий в порт, и восторженная толпа на причале. Вот стройная красивая аристократка-француженка в кринолине, бархате и жемчугах, рядом с ней трое мальчиков, которые радостно машут высокому надменному человеку, стоящему на юте «Гурона»…

Прогоняя кошмарное видение, Робин стала вслушиваться в окружающие звуки. Клипер весело резал волны. Корпус гулко подрагивал, скрипела обшивка, грохотал такелаж, топали по палубе босые ноги – матросы вытягивали фал, приводя парус к ветру. До Робин донесся скрип, похожий на писк крысы в когтях кошки, – рулевой переложил штурвал, корректируя курс, и румпель-штерты побежали по блокам.

Поймав ускользавшую мысль, Робин вздрогнула и застыла, но на этот раз не от унижения. Клинтон Кодрингтон рассказывал, как, будучи еще молодым лейтенантом, был послан во главе абордажной команды в устье реки, где столпились мелкие невольничьи доу.

«Мне не хватало людей, чтобы захватить сразу все, – объяснял Клинтон, – поэтому мы перескакивали с одного на другое и перерезали рулевые канаты. Они сразу теряли ход, и потом мы спокойно собирали их – те, что не слишком увязли в песке».