Девушка была прелестна, с длинными изящными руками и ногами и красивым круглым лицом. Приоткрыв в страхе полные, изящно очерченные губы, она крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть королевского гнева, и дрожала всем телом. Юноша, стройный и мускулистый, состоял в отряде холостяков, которые еще не завоевали привилегии «войти к женщинам».

– Встань, женщина, чтобы король увидел твой позор, – прогремел голос обвинителя.

Робко, не разжимая глаз, девушка оторвала лоб от пыльной земли и села на пятки.

Над крошечным бисерным фартучком выпирал обнаженный живот, тугой, как барабан, и круглый, как спелый плод.

Король сгорбился в кресле, подумал некоторое время и спросил воина:

– Ты отрицаешь это?

– Не отрицаю, Нкози Нкулу.

– Ты любишь эту девку?

– Больше жизни, мой король.

Голос воина звучал хрипловато, но без дрожи.

Король поразмыслил еще.

Зуга уже не раз наблюдал, как Мзиликази вершит суд. Иногда королевские решения были достойны Соломона, однако варварская жестокость приговоров ужасала.

Король повертел в руках ритуальное копье, хмуро качая головой, затем протянул оружие юноше, стоявшему перед ним на коленях:

– Вскрой этим лезвием утробу женщины, которую любишь, извлеки оттуда то, что нарушает закон и обычай, а потом вложи мне в руки.

В ту ночь Зуга так и не смог заснуть. Отбросив одеяло, он поспешил на опушку акациевой рощи. Его долго рвало, вместе с рвотой выплескивался ужас перед увиденным.

Наутро крики девушки еще звенели у него в ушах, Мзиликази же был, по обыкновению, весел и словоохотлив. Горшок за горшком он вливал в гостя кислое пиво, хотя у того выворачивало нутро, и вспоминал многочисленные эпизоды из своей долгой, богатой событиями жизни, ярко описывая детство и юность, проведенные в далеком Зулуленде.

Неожиданно, без всякого перехода, он произнес:

– Скажи слова из своей бумаги.

Внимательно выслушав условия концессии, король задумался.

– Охотиться на слонов и рыть ямы, – пробормотал он. – Ты просишь не так уж много. Напиши, что ты будешь делать это в землях ниже Замбези, к востоку от Иньяти и выше Лимпопо.

Не будучи вполне уверен, что на сей раз король говорит серьезно, майор поспешно написал дополнение к своему бессвязному юридическому документу.

С помощью майора король трясущейся рукой вывел большой неровный крест.

«Мзиликази: его рука», – приписал Зуга.

С детским наивным восторгом король приложил печать к горячему сургучу и передал документ индунам, дабы те могли выразить свое восхищение. Мзиликази повернулся к англичанину и вздохнул. В слезящихся старческих глазах сквозила печаль.

– Теперь ты получил все, что желал, и, наверное, захочешь уйти.

Майор почувствовал укол совести, но от ответа не уклонился:

– Когда начнутся дожди, я не могу охотиться, к тому же в моей стране по ту сторону моря меня ждет много дел. Я должен уйти, но я вернусь, Нкози Нкулу.

– Я дам тебе дорогу на юг, Бакела-Кулак, – благосклонно кивнул Мзиликази. – Иди с миром и возвращайся поскорее, потому что твое присутствие радует меня. Хоть ты и юн, твои слова полны мудрости.

– Оставайся с миром, Великий Слон.

Зуга поднялся на ноги и вышел за ворота королевского крааля. Шагал он легко, на душе было радостно. Трофеи превзошли все ожидания: концессия в кармане мундира, пятьдесят шесть фунтов золота в сундуке, каменная птица Зимбабве и три отличных слоновьих бивня. Впереди открывалась дорога на юг, к мысу Доброй Надежды и дальше, в Англию.

Ветер, слабый отголосок муссона, дул с берега, но небо оставалось низким и серым, дождь налетал порывами, падая перламутровой пылью.

«Черная шутка» приближалась к берегу. Мичман Феррис, самый младший офицер, делал замеры углов с подветренного борта и диктовал данные старшине-сигнальщику, а тот быстро вычислял расстояние до берега и записывал данные на грифельной доске, чтобы капитан мог сверить их со своими.

На носу стоял матрос с лотлинем. Он громко считывал с отметок показания глубины, потом снова, раскрутив над головой, забрасывал лотлинь вперед и снова считывал, когда корабль проходил над затонувшим грузом.

– Шесть футов под килем!

Кроме глубины и характерных черт берегового ландшафта, капитану Кодрингтону приходилось учитывать цвет воды, вид бурунов и водоворотов на отмелях и быстро принимать решения, руководствуясь инстинктом моряка. На карту, составленную тридцать лет назад капитаном королевского флота Оуэном, он предпочитал не полагаться.

– Еще на один румб, – бросил он рулевому.

Корабль повернул к земле, и все, кто был на палубе, сморщили нос.

– Работорговцы! – воскликнул Феррис.

В тот же миг раздался крик впередсмотрящего:

– Дым по правому борту! На берегу реки!

– Далеко от устья?

– Мили две, сэр.

Впервые после выхода из Занзибара Кодрингтон позволил себе поверить, что успел, – призыв любимой женщины, попавшей в руки негодяя, не окажется безответным.

– Готовьтесь к бою, Денхэм, но орудия пока не выкатывайте.

Клинтон старался сохранять официальный тон, но лейтенант усмехнулся:

– Ей-богу, сэр, мы их накрыли. Поздравляю!

Матросы, выстроившись в очередь за пистолетами и абордажными саблями, весело обменивались шутками.

Корабль рассек носом белую линию бурунов, зацепил килем песок, но тут же сошел с мели и помчался по тихой темно-зеленой воде речного устья.

Клинтон кивнул Денхэму:

– Выкатывайте орудия.

Он откладывал это до последней минуты, потому что не хотел в критический момент вызвать опасный крен корабля. Зловеще загрохотали лафеты, и «Черная шутка», обнажив клыки, углубилась в лабиринт проток Рио-Саве, как хорек в кроличью нору, бешено молотя бронзовым винтом.

Держась глубокого фарватера между светлыми песчаными берегами, Клинтон прошел первый поворот. Отлив кончился два часа назад, и прибывающая вода мощно подталкивала корабль. Скрывая нетерпение, Клинтон спокойно подавал команды рулевому.

– Вы только поглядите! – воскликнул Феррис, указывая за борт.

Предмет, который все сначала приняли за черное бревно, закачался на волнах, и Клинтон вдруг понял, что это человеческий труп. Живот раздулся от газов и блестел, конечности скрючились, как обгоревшие ветви дерева, пораженного молнией. Скривившись от отвращения, Клинтон вернулся к управлению кораблем.

– Одерживай! – скомандовал он рулевому.

За широкой дугой протоки, между мангровыми рощами, во всю ширь открывалось речное устье.

– Прямо руля!

В голосе капитана не слышалось никаких чувств – ни торжества, ни уныния. На берегу стлался дым, в подзорную трубу Кодрингтон разглядел развалины длинных низких построек, крыши которых сгорели и обвалились. Похоже было, что их подожгли преднамеренно.

В дыму парили бесчисленные стаи стервятников: коршунов, грифов и марабу. Казалось, они вместе с дымом возносятся к самому брюху нависших муссонных облаков, заслоняя дневной свет крыльями. Река была пуста, гнетущую тишину нарушали только приглушенные птичьи крики.

Капитан молча вглядывался в широкие пустынные просторы Рио-Саве. От одного поросшего манграми берега до другого ничто не нарушало покоя темно-зеленой воды. В полной тишине канонерка приближалась к черным обугленным баракам. Моряки скрывали разочарование и сурово смотрели на горы трупов, стараясь не выказывать страха перед смертью, притаившейся в пальмовых рощах. Якорная стоянка была покинута, «Гурон» ушел.

– Стоп машина! – нарушил тишину голос Клинтона. – Отдать левый якорь!

Денхэм и Феррис повернулись к капитану, на застывших бесстрастных лицах промелькнул ужас: Кодрингтон собирался высаживаться на берег. Если зараза попадет на борт, корабль будет обречен.

Носовой якорь ударился о глинистое дно реки, и приливная волна резко развернула корабль поперек течения. Теперь нос был направлен вниз по реке, в сторону моря.