В тот же день к делу приступил генерал Грибков, который отвечал за переброску ракет СС-4 на Кубу. Всего их было 42, и все с ядерными боеголовками. Мощность каждой из этих боеголовок равнялась мощности атомных бомб, сброшенных американцами на Хиросиму и Нагасаки. А если учесть, что ни одну из ракет на таком близком расстоянии перехватить невозможно, то можно было без всякого преувеличения сказать, что ядерный пистолет оказался у самого виска Вашингтона.
Первыми тревогу забили западногерманские союзники США: они сообщили в ЦРУ, что количество советских судов, идущих на Кубу, увеличилось в десять раз. Неужели кубинцам понадобилось так много сеялок, тракторов и комбайнов? Американцы на эту информацию не обратили никакого внимания. Не обратили они внимания и на письма, в которых кубинцы сообщали своим родственникам, бежавшим в США, о каких-то здоровенных ящиках, выгружаемых по ночам с прибывающих советских судов. И лишь 14 октября, после того как разведывательный самолет У-2 сделал фотосъемку стартовых площадок, американцы схватились за голову: не было никаких сомнений, что на Кубе стоят советские ракеты, способные нести ядерные боеголовки.
Доложили президенту Кеннеди, который тут же создал «кризисную группу», в которую вошли и «голуби», и «ястребы». Представители Пентагона выступали за немедленную бомбардировку Кубы, причем если понадобится, то и атомными бомбами. К счастью, в окружении Кеннеди были и не столь горячие головы, которые склонили президента к разрешению возникшей проблемы методами дипломатии, переговоров и поисков компромиссов. Но с кем вести переговоры, если даже советский посол в США Анатолий Добрынин ничего не знал о переброске наших ракет на Кубу. Он прямо так и пишет:
«Москва умышленно, в целях сохранения тайны, не только не информировала меня о таком драматическом развитии событий, как поставка ядерных ракет на Кубу, но и фактически сделала своего посла невольным орудием обмана, поскольку я упорно повторял американским собеседникам, что на Кубе находится только оборонительное оружие. А ведь в моих верительных грамотах, врученных президенту Кеннеди, правительство СССР призывало его верить всему, что будет говорить посол от имени правительства… Несколько позже я узнал о том, что в Белом доме даже обсуждался вопрос о том, не потребовать ли моего отзыва с поста посла в Вашингтоне за то, что я сознательно вводил в заблуждение правительство США».
Еще большее удивление вызывает другой, не поддающийся объяснению факт. 18 октября состоялась встреча президента Кеннеди с министром иностранных дел Советского Союза Громыко. Они говорили о чем угодно, но только не о советских ракетах, стоящих на Кубе и нацеленных на США. Кеннеди по каким-то причинам этот вопрос обходил, хотя, как несколько позже выяснилось, снимки стартовых площадок лежали на его столе, а Громыко, раз у него не спрашивали, разговор на эту щекотливую тему тоже не начинал.
Но почему Кеннеди промолчал? Почему не потребовал немедленных объяснений? Одни считают, что он еще не сделал окончательного выбора, с кем он – с «ястребами» или «голубями», то есть бомбить Кубу или попытаться договориться. Другие, ссылаясь на мнение Хрущева, считавшего Кеннеди «слабаком, не способным на решительные контрдействия», уверяли, что дело именно в этом, в мягкотелости и нерешительности президента.
Как бы то ни было, Кеннеди и Громыко расстались, так и не затронув ракетно-ядерную тему. А Добрынин в своих воспоминаниях уверяет, что даже в аэропорту Нью-Йорка, где он провожал Громыко, всесильный министр не сказал ему ни слова о ракетах.
«Как только в полдень улетел самолет Громыко, – пишет далее Добрынин, – ко мне подошел сотрудник американской миссии при ООН и передал просьбу госсекретаря Раска посетить его в Госдепартаменте в тот же день в шесть часов вечера. Мне стало ясно, что речь идет о чем-то серьезном, ибо Раск никогда не настаивал так категорично на определенном часе наших встреч. Я срочно вылетел в Вашингтон и в назначенное время был у Раска.
Госсекретарь сказал, что у него есть поручение президента передать через меня личное послание президента США Хрущеву по кубинскому вопросу, а также вручить для сведения текст обращения президента к американскому народу, с которым он намерен выступить в семь часов вечера по радио и телевидению».
Выступление Кеннеди повергло весь мир в шок! Он не только потребовал немедленного вывода всех ракет, но и объявил военную блокаду Кубы. В море вышли эсминцы и крейсеры, в небо поднялись эскадрильи бомбардировщиков и перехватчиков, у побережья сосредотачивались батальоны морской пехоты. В полную боевую готовность, включая готовность к ядерной вой не, было приведено Стратегическое воздушное командование.
А по коридорам советского посольства носились возбужденные сотрудники. Совещание следовало за совещанием. Было введено круглосуточное дежурство. Чтобы отслеживать обстановку в стране, резидентура разведслужб подняла на ноги всю свою агентуру. Членам семей велели лишний раз не выходить на улицу. На всякий случай начали уничтожать наиболее ценные документы. Все понимали, что обстановка без всяких преувеличений предвоенная, и готовились к самому худшему.
На следующий день пришло ответное послание Хрущева – и оно подлило масла в огонь. Хрущев категорически отвергал право США устанавливать контроль над судоходством в международных водах, обвинял Америку в недопустимом вмешательстве во внутренние дела Кубы, ее праве на оборону от агрессора и выражал туманную надежду на здравый смысл и «во избежание катастрофических последствий для всего мира» на отмену всех мер, объявленных США. Министр обороны Макнамара тут же заявил, что американцы не остановятся перед потоплением советских судов, если они откажутся подчиниться требованиям их военных кораблей.
И надо же так случиться, что буквально на следующий день представилась возможность проверить серьезность заявления Макнамары. К этому времени американцы уже остановили и проверили одно идущее на Кубу судно, но оно шло под канадским флагом и было всего лишь зафрахтовано нашим пароходством. Ничего, кроме сельскохозяйственных машин, на борту не было, и его отпустили. Но одно дело канадский капитан, и совсем другое – русский. Наши парни, хоть руководство их и просило не лезть на рожон, дико возмутились. «Это что же такое? – негодовали они. – Какие-то вшивые янки будут шастать по нашим трюмам и каютам и рыться в рундуках?! Да никогда этому не бывать! Да мы лучше на рее повесимся, нежели позволим ступить на палубу хоть одному американцу!»
И русские капитаны пошли на прорыв! Цедя сквозь сжатые зубы бессмертного «Варяга» и не обращая внимания на нацеленные жерла орудий, они рванули прямо на американские эсминцы. «А-а, на таран – так на таран! – кричали они. – Пощады никто не жела-а-ет!» Этого американцы никак не ожидали и… расступились. Но за один танкер американцы все же зацепились, и сделали они это, скорее всего, потому, что буквально изо всего привыкли делать шоу. Целый день вся Америка не отрывалась от телевизоров, глядя, как к установленной американской декларацией о блокаде Кубы черте приближается советский танкер. На требования повернуть он только качнул носом и попер на американцев. Те – врассыпную! Но самолеты не отстают… Вот до условной черты осталось три мили… две… одна. Пора открывать огонь! Но танкер-то может быть не с оружием, а с горючим, и тогда так полыхнет, что загорятся эсминцы, а на них горячо любимые американские парни. Уфф! Всеобщий вздох облегчения пронесся по Америке: американские парни решили не рисковать и пропустили русских парней к этой чертовой Кубе.
Но если события в Карибском море стали предметом захватывающего шоу, продолжавшегося всего один день, – и об этом узнал весь мир, то в это же время произошло куда более интересное и драматичное чрезвычайное происшествие, о котором знали единицы, но из которого можно было сделать многосерийный фильм. Дело в том, что в разгар Карибского кризиса, а точнее, в ночь на 23 октября 1962 года, в Москве был арестован сотрудник Главного разведывательного управления и одновременно американский шпион Олег Пеньковский.
