В открытом гробу Утте Кемпер изогнула спину, содрогаясь в собственном всепоглощающем оргазме.

Ройан казалось, что она не была в Египте много лет, а не жалкие несколько недель. Только оказавшись там вновь, она осознала, насколько скучала по забитым народом шумным улицам, чудесному запаху специй и еды на рынках, завываниям муэдзина, созывающего правоверных на молитву с вершины минарета.

Первым же утром она еще затемно вышла из своей квартиры в Гизе и, поскольку с больного колена пока не спала опухоль, захромала вдоль берега Нила, опираясь на трость. Ройан залюбовалась рассветом, проложившим через реку золотые и серебряные дорожки. На парусах фелюг вспыхивали алые огни. Это был совсем другой Нил, не тот, что в Эфиопии, у истоков. Перед ней лежал не Аббай, а истинный Нил. Он был шире и медленнее, от него исходил немного болотный, знакомый и любимый запах. Это была ее река и ее страна. Решение сделать то, ради чего Ройан прилетела сюда, укрепилось. Сомнения оставили ее, совесть утихла. Отвернувшись от реки, она почувствовала уверенность в себе.

Ройан навестила семью Дурайда, извинилась перед ними за внезапный отлет и длинное, ничем не объясненное отсутствие. Сначала деверь был холоден с ней, но потом его жена заплакала и обняла Ройан, да и дети окружили ее — она всегда была их любимой амма. Поэтому вскоре он успокоился настолько, что даже предложил отвезти ее в оазис. Когда же она объяснила, что хочет посетить кладбище в одиночестве, деверь согласился одолжить ей свой «ситроен».

Стоя рядом с могилой Дурайда, Ройан вдыхала запах пустыни, а горячий ветер играл волосами. Ее покойный муж любил пустыню. Она радовалась, что отныне и навсегда Дурайд будет очень близко к ней. Надгробие было традиционным: просто имя и даты под очертаниями креста. Ройан опустилась на колени и прибралась на могиле: она заменила увядшие и высохшие букеты цветов новыми, привезенными из Каира.

Потом она долго сидела молча, не произносила заранее продуманных речей, а просто вспоминала времена, пережитые вместе. Думала о доброте и понимании Дурайда, надежности и теплоте его любви. Она сожалела, что не могла воздать ему за это в полной мере, ответить тем же, но супруг знал это и смирился.

Ройан надеялась, что ее покойный муж также понимает, почему она вернулась сюда. Это было прощание. Она пришла сказать «до свидания». Оплакивание кончилось, и хотя ей никогда не забыть его и Дурайд всегда будет ее частью, пора двигаться дальше. Теперь муж должен отпустить ее. Уходя с кладбища, Ройан не оглядывалась.

Она проехала длинной дорогой вдоль южной стороны озера, чтобы не смотреть лишний раз на сгоревшую виллу; ей не хотелось вспоминать о кошмарной ночи, когда умер Дурайд. Поэтому когда Ройан вернулась в город, уже стемнело, и семья с облегчением встретила ее. Деверь трижды обошел вокруг «ситроена», выискивая повреждения на краске, и только потом провел ее в дом, где жена приготовила настоящий пир.

Аталан Абу Син, министр, ради встречи с которым Ройан, собственно, и прилетела в Каир, отбыл с официальным визитом в Париж. До его возвращения оставалось три дня, и, поскольку Нахут Гуддаби отсутствовал в городе, она чувствовала себя в безопасности. Ройан провела большую часть времени в музее. Там у нее было много друзей, которые обрадовались ее возвращению и рассказали все новости.

Остальное время она просидела в читальном зале музея, просматривая микрофильмы свитков Таиты, ища какие-нибудь зацепки, пропущенные в предыдущих прочтениях. Во втором свитке была часть, которую она внимательно изучила, делая пометки в блокноте. Теперь, когда перспектива найти могилу фараона Мамоса казалась более реальной, у Ройан появился интерес к тому, что можно обнаружить внутри.

Она сосредоточилась на разделе, где Таита описывал визит фараона в мастерскую некрополя, где готовились погребальные сокровища в стенах огромного храма, построенного для будущего упокоения царя. По словам Таиты, они посетили различные мастерские: сначала оружейную, с коллекцией различных принадлежностей для боя и охоты, потом мебельную, где изготавливали изысканные изделия. Дальше летописец описывал работу над статуями богов и божественного Мамоса в натуральную величину, изображающими правителя за различными делами. Эти изваяния должны были обрамлять длинную дорогу от некрополя до могилы в Долине Царей. В этой же мастерской каменщики трудились над массивным гранитным саркофагом, вместилищем для мумии правителя на долгие века. Однако в соответствии с более поздними записями Таиты суровая реальность лишила фараона Мамоса большей части этих сокровищ. Все эти тяжелые каменные предметы были оставлены в долине, когда египтяне бежали на юг, в землю, именуемую Каш, спасаясь от гиксосов, захвативших их родину.

Когда Ройан обратилась к описаниям золотой мастерской, ее поразили фразы, при помощи которых писец рассказал о золотой посмертной маске фараона: «Это были вершина и зенит. Ее красоте будут дивиться ныне еще не рожденные». Ройан мечтательно подняла голову от микрофильма и задумалась: уж не пророческие ли это слова? Может быть, именно ей выпадет счастье любоваться великолепием золотой маски? Первой за минувшие четыре тысячи лет? Может быть, она коснется этого чуда, возьмет его в руки и поступит с ним так, как ей подсказывает совесть?

Прочитав описания Таиты, Ройан исполнилась сочувствием к людям древности. В конце концов, они были — не важно, насколько удаленные во времени — ее народом. Как египтянка-копт, она являлась одним из их прямых потомков. Должно быть, именно поэтому Ройан еще ребенком решила посвятить себя изучению этих людей и их жизни.

Однако Ройан оставалось над чем поразмыслить в долгие дни ожидания прилета Аталана Абу Сина. И не последними в списке были ее чувства к Николасу. С тех пор как она посетила кладбище и примирилась с утратой Дурайда, мысли об англичанине обрели новую остроту. Ройан была во многом не уверена, ей предстояло сделать сложный выбор. И примирить все планы и желания, не пожертвовав чем-то, не представлялось возможным.

Когда наконец настал час встречи с Аталаном, она с большим трудом заставила себя отправиться к нему. Словно загипнотизированная, Ройан брела по базарам, защищая раненое колено тростью и не слыша призывных голосов торговцев. (Из-за цвета кожи и европейской одежды те считали ее туристкой.)

Она так долго сомневалась, прежде чем совершить этот необратимый шаг, что опоздала на целый час. К счастью, это был Египет, а Аталан — араб, для которого время значило существенно меньше, чем для европейца.

Министр был, как всегда, вежлив и очарователен. Сегодня, чувствуя себя свободно в личном кабинете, он был одет в удобную длинную дишдашу, голову покрывал традиционный египетский убор. Министр тепло пожал руку Ройан. Если бы они были в Англии, он бы поцеловал ее. Но они находились на Востоке, где мужчина целовал только собственную жену, да и то лишь у себя дома.

Аталан повел ее в личную гостиную, где секретарь подал им чашки черного густого кофе и остался стоять, наблюдая за встречей. Обменявшись комплиментами и поговорив ни о чем, Ройан смогла перейти к основной причине своего визита.

— Я провела последние несколько дней в читальном зале музея и встретила там много моих бывших коллег. Они удивили меня, рассказав, что Нахут отказался от поста директора.

— Мой племянник порой бывает своевольным мальчиком. Он бы получил этот пост, но в самый последний момент ему предложили другую работу в Германии. Я пытался переубедить его. Сказал, что ему не понравится северный климат после долины Нила. Свою страну и семью не заменит никакое количество денег. Но… — Аталан красноречиво развел руками.

— И кто занял этот пост? — невинно спросила Ройан, что, впрочем, не обмануло министра.

— Пока мы не смогли никого подыскать. Никто не приходит в голову, раз Нахут уехал. Может быть, придется искать в другой стране. Но мне было бы очень грустно, если бы пришлось назначить иностранца. Сколь бы квалифицированным он ни был.