Добежав до кухонной двери, она, не оглядываясь, исчезла в большом темном доме, оставив Майкла одного в необъяснимой печали, хотя ему следовало бы радоваться.

Биггз стоял у койки и ласково смотрел на спящего Майкла. Старший сын Биггза, погибший год назад в окопах под Ипром, был тех же лет. Майкл выглядел таким измученным, истощенным и бледным, что Биггзу пришлось заставить себя тронуть его за плечо, чтобы разбудить.

– Который час, Биггз?

Майкл, еще не вполне проснувшись, сел.

– Уже поздно, сэр, солнце встает, но мы все еще не летаем, нас зачалили.

И тут произошло нечто странное.

Майкл улыбнулся глупой блаженной улыбкой, какой Биггз у него никогда раньше не видел. Это встревожило ординарца.

– Боже, Биггз, как мне хорошо!

– Я рад, сэр.

Биггз с тревогой подумал: «Может, лихорадка?»

– Как наша рука, сэр?

– Наша рука замечательно, превосходно, спасибо, Биггз.

– Я бы дал вам еще поспать, но майор спрашивает вас, сэр. Он хочет показать вам что-то очень важное.

– Что именно?

– Мне запрещено говорить, мистер Майкл, строгий приказ лорда Киллиджерана.

– Молодец, Биггз! – без очевидной причины воскликнул Майкл и вскочил с койки. – Нельзя заставлять лорда Киллиджерана ждать. Ни-ни!

Майкл ворвался в офицерскую кают-компанию и испытал разочарование, обнаружив, что там пусто. Он хотел поделиться своим хорошим настроением с кем-нибудь – с кем угодно. Предпочтительно с Эндрю, но даже капрал кают-компании покинул свой пост. На столе еще стояли тарелки с остатками завтрака, на полу, куда их, очевидно, побросали в спешке, валялись газеты и журналы. В одной из пепельниц лежала трубка адъютанта, от которой поднимался зловонный дым, – доказательство того, как поспешно была покинута кают-компания.

Затем Майкл услышал далекий гул возбужденных голосов; он доносился из открытого окна, выходившего в сад.

Он заторопился наружу и пошел под деревья.

В эскадрилье по штату числилось двадцать четыре пилота, но после недавних боев оставалось шестнадцать – вместе с Эндрю и Майклом. Все они собрались на краю сада, а с ними механики и наземные команды, расчеты зенитных батарей, охранявших аэродром, официанты из кают-компании, вестовые – одним словом, все до последней живой души, и все говорили одновременно.

Собрались они вокруг самолета, стоявшего на позиции номер 1 в начале сада. Майкл видел над головами толпы только верхние крылья машины и капот мотора, но почувствовал, как быстрее побежала кровь по жилам. Он никогда не видел ничего подобного.

У машины был длинный нос, создающий впечатление большой силы, прекрасные отклоняющиеся и сходящиеся под углом крылья, что обещает скорость, а на контрольном щитке множество приборов – гарантия устойчивости послушания.

Эндрю протиснулся сквозь возбужденную толпу и пошел навстречу Майклу; из угла его рта под лихим углом торчал янтарный мундштук.

– Смотрите, спящая красавица встает, как Афродита из морской пены.

– Эндрю, это наконец SE5a[29], верно? – перекричал гул толпы Майкл, и Эндрю схватил его за руку и подтащил к себе.

Толпа расступилась перед ними. Майкл подошел и остановился в благоговении. С первого взгляда он понял, что самолет тяжелее и сильнее немецкого «альбатроса», а какой двигатель! Огромный! Гигант!

– Двести лошадиных сил!

Эндрю любовно похлопал по корпусу двигателя.

– Двести лошадиных сил, – повторил Майкл. – Мощнее немецких «мерседесов».

Он подошел и погладил прекрасную слоистую древесину пропеллера, глядя на вооружение самолета.

На верхнем крыле на турели Фостера установлен пулемет «льюис» калибра .303 – легкое, надежное и эффективное оружие, стреляющее поверх пропеллера, – а под ним на фюзеляже перед кабиной смонтирован более тяжелый «виккерс» с прерывателем, позволяющим стрелять прямо через пропеллер. Два пулемета, наконец у них два пулемета и двигатель, достаточно мощный, чтобы нести в бой!

Майкл издал боевой клич горцев, которому его научил Эндрю, а Эндрю снял крышку с фляжки и брызнул на капот двигателя несколько капель виски.

– Да будет благословен этот самолет и все, кто на нем летает, – возгласил он нараспев, потом сделал глоток из фляжки и протянул ее Майклу.

– Ты летал на нем? – голосом, хриплым от жгучего виски, спросил Майкл, бросая фляжку ближайшему офицеру.

– А кто, по-твоему, привел его из Арраса? – возмущенно ответил Эндрю.

– И как он в полете?

– Как девица, которую я знавал в Абердине: быстро ложится, легок на подъем, а в промежутках сама мягкость и любовь.

Собравшиеся пилоты завопили и засвистели, и кто-то крикнул:

– Когда сможем полетать на нем, сэр?

– В порядке старшинства, – ответил Эндрю и злорадно улыбнулся Майклу. – Если бы только капитан Кортни был в состоянии летать.

И он покачал головой с насмешливым сочувствием.

– Биггз! – закричал Майкл. – Где мой летный комбинезон?

– Я так и подумал, что он вам понадобится, сэр.

Биггз вышел из толпы и помог Майклу одеться.

Могучий мотор «Уолсли Вайпер» легко понес SE5a по грязной полосе, и когда хвост чуть поднялся, перед Майклом открылся поразительный вид поверх кожуха мотора. Майкл словно оказался на трибуне для зрителей.

«Попрошу Майка снять этот маленький ветровой козырек, – решил он, – и тогда буду видеть любого гунна за сто миль».

Он поднял большую машину с земли и улыбнулся, чувствуя, как она набирает высоту.

– Быстро вверх, – сказал Эндрю, и Майкл почувствовал, как его прижимает к сиденью; он выше задрал нос «уолсли», и они начали подниматься, как стервятники в восходящих потоках воздуха.

«Ни один «альбатрос» не сможет уйти от нас в подъеме», – восторгался Майкл. На высоте пятьсот футов он выровнял машину и начал правый поворот; поворот становился все круче, Майкл изо всех сил тянул за ручку, продолжая держать нос вверх, правое крыло вертикально было устремлено к земле, из-за центробежной силы кровь отхлынула от головы, перед глазами все посерело и потеряло цвет. Тогда Майкл развернул самолет в противоположную сторону и закричал, перекрикивая гул двигателя и вой ветра:

– Сюда, ублюдки! – Он повернулся и посмотрел на немецкую линию фронта. – Сюда! Посмотрите, что мы для вас приготовили!

Когда он приземлился, пилоты шумной толпой окружили машину.

– Как он, Майкл? Как он поднимается? Легко ли поворачивает?

Стоя над ними на нижнем крыле, Майкл сложил пальцы, поцеловал их и поднял к небу.

В тот же день Эндрю тесным строем повел эскадрилью, все еще на простреленных, рваных и заплатанных старых «сопвичах», на главный аэродром в Бертангле, и они возбужденной нетерпеливой группой ждали у третьего ангара, пока наземные команды выводили и выстраивали длинной линией на бетонированной площадке большие SE5a.

Через своего дядю в штабе дивизии Эндрю обеспечил присутствие фотографа. На фоне новых истребителей пилоты собрались вокруг Эндрю, как футбольная команда. Все были одеты по-разному, но ни на ком не было предписанного уставом мундира Королевских воздушных сил. На головах пилотки, фуражки, кожаные шлемы, а на Эндрю, как всегда, шотландский берет. И одежда разная: морские куртки, кавалерийские мундиры, кожаные пальто летчиков, но у всех на груди крылья – символ Королевских военно-воздушных сил.

Фотограф установил тяжелый деревянный треножник и исчез под темной тканью, рядом стоял его помощник с пластинками. Только один пилот не стал фотографироваться. Это был Хэнк Джонсон, крепкий маленький техасец, которому не исполнилось и двадцати, единственный американец в эскадрилье, до войны – объездчик лошадей, «бронкобастер»[30], как он это называл. Он сам оплатил свой проезд через Атлантику, чтобы вступить в эскадрилью «Лафайетт», а оттуда перешел в смешанную группу шотландцев, ирландцев и выходцев из колоний, которые и образовали Двадцать первую эскадрилью КВС.