Я ничего не знаю об умирании, корила она себя ежедневно, глядя в глаза Томашу. Мы откладываем эту тему до тех пор, пока в конце концов не станет поздно, думала она. Даже на факультете не научили ее ничему, что касалось бы самого процесса умирания. Разумеется, она понимала, что Томаш долго не проживет, — но реальную неизбежность его смерти допустила в мыслях лишь тогда, когда он перестал есть. Господи, ведь он действительно умрет! Было просто смешно: что именно заставило ее, врача, признать состояние Томаша безнадежным? Дальнейшее обследование, подтверждающее явное прогрессирование опухоли? Гистология очага новообразования? Ничего подобного; в этом окончательно убедило ее лишь нежелание Томаша есть яичницу.

С опозданием, а потому лихорадочно она начала искать нужную литературу. Наиболее полезной оказалась тоненькая брошюра, которую ей привезли сестры-боромейки из хосписа. Она читала ее у постели Томаша, когда он спал... Он умирает, а я только теперь начинаю изучать справочник, думала она с виноватым чувством легкомысленной медички. Эта брошюрка, конечно, вдохновила ее (если можно так выразиться); ведь в ней была вся квинтэссенция многолетнего опыта прощания с жизнью. Впервые со времен медфака она делала выписки.

“Люди плачут над стерней будущего и не видят полные закрома прошлого”.

Именно эта фраза стала для Эстер спасительной точкой опоры — она почувствовала, что ею можно помочь и Томашу. На следующий день она выпила красного вина, перелезла через поручни его медицинской кровати, легла рядом с ним и много раз повторила эту фразу.

— Понимаешь? — уверяла она его и себя. — Мы с тобой должны смотреть в прошлое.

Томаш закрыл глаза, потом кивнул.

— Нас одарила любовь. Не каждому достается такое. У нас есть что вспомнить. Наши закрома полны прошлым.

Он сжал ей руку и после долгой паузы поцеловав ее.

25. Нит-Гайяг

И в четвертый раз мы на мосту: Главков мост. Гахамел с незапамятных времен питает слабость к мостам, но мне сдается, что этот речной поток несется куда-то в бездну. Никто из проезжающих водителей не знает, что черно-коричневые водные массы гораздо глубже, чем кажутся. Времени остается так мало. Меня одолевает безнадежность. Еще до того, как Гахамел открывает совещание, я вынимаю из портфеля один из бестселлеров Дорин Вирту и показываю ему.

— Хорошо бы тебе взглянуть на это: “Справочник для воплощенных ангелов, элементалов, вселенских существ, новых душ и посвященных”, — цитирую я с обложки.

— Одну минуту. Откуда у тебя эта книга?

— Я сделал виртуальную копию, — хвастаюсь я. — Стараюсь идти в ногу со временем.

Иофанел поднимает большой палец. Гахамел продолжает изображать непонимание.

— Это ничуть не сложнее сканирования, — объясняет ему Илмут.

Гахамел качает серебряной головой.

— Главное, чтобы ты сумел доставить пиццу.

— Сумею. Кое-что прочту тебе. Небезызвестная Келли описывает свои чувства так: Я словно не принадлежу этому миру. Я всегда чувствовала себя белой вороной. В девятилетке одноклассники говорили мне, что я с приветом. Было ужасно тяжело. Я переживала, что меня никто не любит. Теперь, когда я знаю, каковы мои духовные истоки, когда я знаю, что я воплощенный ангел, я смотрю на вещи совершенно иначе.

— Издатель этой книжки просто преступник! — сердится Гахамел.

— Тем не менее, Дорин Вирту — частый гость в престижных американских теле- и радиопрограммах: “Oprah”^[33], “CNN”, “The View”, “Good morning America”^[34].

— Wake up, America!^[35] — усмехается Иофанел.

— Хорошо, — вздыхает Гахамел, но что из этого следует? Я спрашиваю: что мы сделаем для Ярмилы? Позвольте напомнить вам, что через три часа она лишится единственного сына.

Под длинными ресницами Илмут — несомненное ожидание, которое мне трудно понять.

— Иофанел должен пойти к ней, — говорю я.

— Что?! — выкрикивает Иофанел.

— Хорошая мысль, — соглашается Гахамел. — Он представится архангелом Уриилом.

— Немного подгримируем тебя. И, конечно, у тебя будут крылья.

— Вы сошли с ума?! Вы совсем спятили?!

Гахамел взмахивает рукой в направлении многолюдной набережной.

— Мы — ничуть.

С этим нельзя не согласиться.

— Но могли бы.

— Архангел Уриил?! Мыльная опера! Упаси, Господи! — Не перестает восклицать Иофанел.

Но мы-то знаем, что в конечном счете Иофанел сделает все для Ярмилы. Глаза выдают его. Вы хотите знать, как выглядят ангелы? Как хорошие люди.

Гахамел откашливается. Что еще у него на сердце? Жду, что он скажет.

— Остается вопрос: что мы можем сделать для Зденека?

Илмут от неожиданности застывает с открытым ртом.

— Что я слышу? С каких пор самоубийцы — наша забота? — спрашивает Иофанел.

— Неужто мы не проявим к нему даже самой скромной милости? Не исполним его последнего желания?

— Я думал, что самоубийцы — не наша забота.

— Своим поступком он лишит двух малышей отца, — повышает голос Илмут. — Мы не должны одобрять такие вещи!

— Жизнь его тоже лишила отца. Он ни разу так и не увидел его, — напоминает ей Гахамел. — Я, конечно, не одобряю таких вещей, мне просто жаль его. Подчас жизнь разочаровывает людей столь глубоко, столь фатально, что им ничего не остается, как отринуть ее. Иные разочарования, как видно, нельзя пережить.

Я думаю и о Лиде. Она встретила любовь — преступление ли это? Когда Лида встретила того, кого искала всю жизнь, она была уже замужем... Счастье одних порождает отчаяние других.

— В следующий раз мы будем исполнять последнее желание таксы, проглотившей каштан, — недовольно бурчит Иофанел.

Гахамел смотрит на него укоризненно.

— Если не мы будем сочувствовать людям — то кто же тогда? — спрашивает он.

Иофанел недоверчиво хмурится.

— Бог, а кто же еще! — восклицает Илмуг. Гахамел с нежностью обнимает ее.

26. Гахамел

Мария на тахте тяжело поднимает ноги и упирается ими в белую стену гостиной.

— Опять отекают, — говорит она.

— Где Иофанел? — спрашиваю я.

— Переодевается, — сообщает мне Нит-Гайяг. — С моим ангельским облачением было меньше хлопот.

— Ты не видела гастрогель?! — кричит Марии из прихожей Карел. — И синие носки не могу найти.

— Постою минуту, и ноги у меня как бревна.

Карел в раздражении останавливается в дверях. Антипатия партнеров, по сути, невинна, ибо неизбежна. После двадцати семи лет совместного существования достаточно спутать какую-нибудь дату или разлить молоко из пакета — и вся накопившаяся ненависть мгновенно выплескивается наружу с поразительной силой.

— Ты слышишь меня? Я ищу синие носки и гастрогель.

— Гастрогель в буфете. Где панировочные сухари. А может, под телевизором. Носки, как всегда, в бельевой корзине.

Карел качает головой и начинает рыться в корзине.

— Непарные, — бормочет он под нос. — Обычная история.

Он вытаскивает несколько носков различного цвета и показывает их супруге.

— Если ты их сложишь попарно, я вывешу флаг!

— Вот так всегда, — говорю я Илмут. — Этому человеку остается жить два часа — а он сетует, что у него непарные носки.

— Филип не показывался у нас уже две недели, — горестно говорит Мария.

Ваши дети - не ваши дети. Они суть сыновья и дочери жажды Жизни по себе самой. Они проходят сквозь вас, но не выходят из вас, и хоть они с вами, вам они не принадлежат. Было бы возможно, я процитировал бы Марии целую книжку, но мне остается лишь беспомощно на все смотреть.

— Я позвоню ему, — предлагает, чуть помедлив, Карел.

— Никому не звони, — вздохнув, отвечает Мария.