Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.

– Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.

Они оба посмотрели на кровать.

– Он в сознании. – Доктор быстро подошел к нему. – Что случилось, Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я тебе обещаю.

Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.

Джонни попытался заговорить, но распухшие губы не шевелились. Он попробовал еще раз.

– Я упал, – сказал он. – Упал. Никто! Никто! Я упал.

Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть, восхищения.

– Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.

Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины заживали, синяки стали темно-желтыми, но нос так и остался сломанным, с горбинкой на переносице. Он рассматривал свой новый нос в зеркале, и он ему нравился. «Как боксер, – подумал Джонни, – или пират». Однако прошло много месяцев, прежде чем опухоль спала и он смог прикасаться к носу.

– Послушай, Джонни, ты отправляешься в новую школу. Хороший пансионат в Грэмстауне. – Майкл Шапиро старался говорить оживленно и бодро. Грэмстаун находился в пятистах милях к северу. – В каникулы будешь работать в Намакваленде; узнаешь все об алмазах и о том, как их добывают. Тебе это должно понравится.

Джонни с минуту подумал, изучая лицо Шапиро и видя, что тому стыдно.

– Значит, домой я не вернусь? – Он имел в виду дом на Винберг-Хилл.

Майкл покачал головой.

– Когда я увижусь… – Джонни колебался, подбирая слова, – когда я снова с ними увижусь?

– Не знаю, Джонни, – честно ответил Шапиро.

Как Майкл и пообещал, школа оказалась хорошей.

В первое же воскресенье после церковной службы он вместе с остальными мальчиками пошел в класс для обязательного написания писем. Остальные немедленно начали писать родителям. Джонни с несчастным видом сидел, пока к нему не подошел дежурный учитель.

– Ты не хочешь писать домой, Ленс? – мягко спросил он. – Я уверен, там будут рады получить твое письмо.

Джонни послушно взял ручку и задумался над чистым листом.

Наконец он написал:

С тех пор и в школе, и три года спустя в университете он каждую неделю писал Старику. Каждое письмо начиналось с одних и тех же слов: «Надеюсь, вам будет приятно узнать». Ни на одно письмо он не получил ответа.

В конце каждого учебного года он получал напечатанное на машинке письмо от Майкла Шапиро, в котором сообщалось, как он проведет каникулы. Обычно это означало поездку по железной дороге в сотни миль через пустыню Карру в какую-нибудь отдаленную деревню в обширной сухой местности, где его ждал легкий самолет компании «Ван дер Бил дайамондз», чтобы отвезти еще дальше в глушь – в одну из концессий компании. Как и пообещал Майкл Шапиро, Джонни узнал все об алмазах и их добыче.

И когда пришло время поступать в университет, было вполне естественно, что он выбрал геологию.

Все это время он не виделся с семьей Ван дер Билов, не встречал никого из них – ни Старика, ни Трейси, ни даже Бенедикта.

И вот в один полный событий день он увидел сразу всех троих. Это был его последний год в университете. С первого курса Джонни был лучшим. Его избрали старшим среди студентов Стелленбошского университета, но теперь его ждала еще большая честь.

Через десять дней национальные выборщики должны были объявить состав сборной команды по регби, которая встретится с «Олд блэк» из Новой Зеландии. И то, что Джонни достанется место крайнего нападающего, было так же верно, как и его грядущий диплом по геологии.

Спортивная пресса прозвала Джонни Собакой Джаг – в честь свирепого хищника африканских степей, охотничьей собаки кейпов, невероятно выносливого и целеустремленного животного, которое всегда настигает свою добычу. Прозвище подходило ему, и Джонни стал любимцем болельщиков.

В составе команды Кейптаунского университета был другой любимец болельщиков, чье место в национальной сборной во встрече с «Олд блэк» казалось тоже неоспоримым. В роли защитника Бенедикт Ван дер Бил господствовал на игровом поле с артистизмом и почти божественной грацией. Он вырос высоким и широкоплечим, с сильными длинными ногами и красивым смуглым лицом.

Джонни вывел команду гостей на гладкий зеленый бархат поля и, делая пробежки и разминая спину и плечи, посмотрел на заполненные трибуны, отыскивая там первосвященников регби. В специальной ложе возле прессы он увидел доктора Дейни Крейвена, который беседовал с премьер-министром, занимавшим кресло на ряд ниже.

Встреча двух университетов была одним из самых значительных событий в сезоне, и болельщики приезжали на нее за тысячи миль.

Премьер-министр улыбнулся и кивнул, потом, наклонившись, коснулся плеча большого седовласого человека, сидевшего перед ним.

Джонни почувствовал, как по спине пробежал электрический ток: белая голова поднялась и посмотрела прямо на него. Впервые за семь лет, прошедших с той ужасной ночи, Джонни увидел Старика.

Ленс приветственно поднял руку, и Старик несколько долгих секунд смотрел на него, потом отвернулся и что-то сказал премьер-министру.

На поле вышли ряды барабанщиц. Молодые хорошенькие девушки, одетые в цвета Кейптаунского университета, в белых ботинках, коротких развевающихся юбочках и высоких шляпах, раскрасневшись от возбуждения и усилий, шагали по полю, высоко поднимая ноги.

Рев толпы смешался у Джонни с гулом крови в ушах, потому что в первой шеренге барабанщиц шла Трейси Ван дер Бил. Он сразу узнал ее, несмотря на минувшие годы. Она превратилась в молодую женщину. Руки и ноги у нее были загорелыми, волосы свободно падали на плечи. Она подпрыгивала, топала, поворачивалась, выкрикивая традиционные приветствия, ее молодая грудь колыхалась с невинной непринужденностью. Толпа свистела и кричала, постепенно приходя в истерическое состояние. Джонни смотрел на Трейси. В поднявшемся реве он совершенно оцепенел. Он никогда не видел женщины прекрасней.

Представление окончилось, барабанщицы убежали под трибуны, и на поле вышла команда хозяев.

Присутствие Старика и Трейси взволновало Джонни, и он с ненавистью посмотрел на одетого в белое парня, который отбежал назад, на позицию защитника команды Кейптауна.

Бенедикт Ван дер Бил занял свое место и обернулся. Из носка, доходившего до середины икры, он достал расческу и провел ею по темным волосам. Толпа ревела и свистела: ей нравятся такие театральные жесты. Бенедикт вернул расческу на место и встал, подбоченясь, высокомерно рассматривая команду противников.

Неожиданно он перехватил взгляд Джонни и изменил позу: опустил взгляд и переступил с ноги на ногу.

Прозвучал свисток, и игра началась. Такой матч запоминается надолго, о нем потом много говорят. В нем было все, чего ждала толпа: мощные защитники, противостоящие нападающим, как броня, длинные проверочные рейды крайних, когда овальный мяч перелетает из рук в руки, пока сильный толчок не бросает игрока с мячом на поле. Жесткая быстрая игра перекатывалась с одной половины поля на другую; сотни раз зрители дружно вскакивали на ноги, выпучив глаза и разинув рты в невыносимом напряжении, – и со стоном опускались, когда отчаявшиеся было защитники останавливали мяч в дюймах от линии ворот.

Счет не открыт, до конца игры три минуты, нападающий Кейптауна начинает атаку из схватки, прорывается сквозь защиту и по крутой траектории посылает мяч вверх; крайний игрок хозяев на бегу ловит мяч. Его ноги мелькают на зеленом газоне. Зрители снова встают.

Джонни ударил его плечом – низко, над коленом. Они вдвоем покатились по полю, поднимая облако белой извести, которой прочерчены линии, и толпа со стоном снова опустилась на места.