Людям не дано знать, когда завершится история, по «если судия задерживает наше спасение, то из-за любви, а не по безразличию, с умыслом, а не по причине бессилия; он мог бы, если б пожелал, явиться в настоящий момент, но он ждет, пока число наше исполнится до последнего» (Еnarratio in Psalmum XXXIV, 11,9. Цит.: 206, 22).В отличие от учения первых христианских авторов, предрекавшим вслед за Евангелием, Апокалипсисом и апостолами следовательно, завершение человеческой истории и течения времени, Августин, ссылаясь на невозможность для человека определить сроки, назначенные божьим разумом, подчеркивал необходимость для каждого христианина так строить свое поведение, чтобы в любой момент быть готовым предстать перед последним судом. Драма спасения главное, на чем должно сосредоточиться внимание верующих. Тем самым Августином были заложены основы теологической философии истории.
Каждый акт божественного вмешательства в жизнь человеческую представляет собой момент истории, и исторические факты приобретают религиозную ценность. Смысл истории в обнаружении Бога. Таким образом, восприняв у иудаизма концепцию линейного и непрерывно длящегося времени, христианство создало свой способ организации его в отношении к центральным событиям истории.
История разделилась на две части: до и после воплощения Христа и его страстей. Подчинив земную историю истории спасения, Августин увидел единство в движении рода человеческого во времени. История превратилась во всемирную историю, пронизанную единым смыслом и руководимую трансцендентным замыслом.
Традиционным жанром средневековой историографии была всемирная хроника, начинавшаяся с пересказа библейской «Книги бытия». Эта традиционная форма давала возможность хронисту включить историю собственного времени во всемирно-историческое целое. При этом историки не всегда останавливали свое повествование на современных им событиях: в таком виде история оставалась незавершенной, и смысл ее не мог быть раскрыт полностью. Поэтому Оттон Фрейзингенский, доведя изложение до своего времени, то есть до середины XII века, затем присовокупил к нему картину Страшного суда. Точно так же поступает и Винцент из Бове (середина XIII века), который в своем «Зерцале истории» дает историю мира «от начала до конца», завершая свою компиляцию главами «De u1timis temporibus». Реальная история развертывалась, по выражению Августина, «в тени будущего» (Dе civ., 17, 1). Средневековый историк не был склонен проводить разграничения между историей и пророчеством (107, 20— 21).
Идеи Августина надолго определили принципы средневековой историографии. События истории нуждались не столько в причинном объяснении, сколько во включении во всемирно-историческую схему прохождения рода человеческого по эпохам от Адама до грядущего пришествия Антихриста. Средневековые историки видели смену вещей и событий sub specie aeternitatis. История — эта вечная борьба между добром и злом — происходит то на земле, то на небесах, во времени и вне времени. На протяжении веков история оставалась по преимуществу церковной историей, и писали ее, как правило, духовные лица. Но преобладание интереса к истории церкви определялось и более глубокой причиной. Ведь именно в церкви находили зримое воплощение Града божьего; благодаря ее деятельности осуществляется спасение человека.
Поэтому история церкви считалась стержнем всего исторического движения, и сквозь ее призму рассматривалась история вообще. В русле этой традиции находится и «Церковная история английского народа» одного из крупнейших историков в его сознании: время, когда происходят описываемые раннего средневековья — Бэды Достопочтенного. Свою эпоху историк воспринимает в библейских категориях и видит окружающий мир таким, каков был мир Библии. Время Бэды «открыто в прошлое», его чувство времени анахронично, а исторично.
Две эпохи существуют им события истории Англии и английской церкви, время Библии, причем обе эти эпохи не разделены ория воспринимается англосаксонским монахом как нечто вневременное, как процесс, в котором повторяются одни и те же модели и нет подлинного развития. Бэда не сравнивает библейскую эпоху со своей собственной, ибо для такого сравнения необходимо ясно сознавать различия между сравниваемыми предметами,— для него библейские события, происшедшие некогда, продолжаются и сейчас (239, 640—643). Бэда — типичный представитель, того образа мышления, который доминировал в среде Богословов и историков в период раннего средневековья. В «библейской перспективе» видел историю и его предшественник Григорий Турский, который именно в этом ключе интерпретировал историю франков (264, 36—37). Если сравнивать средневековую историографию с античной, то нетрудно представить ее как шаг назад в развитии исторического познания. По выражению А. Демпфа, в средние века философия и символическая теология истории не оставляли времени для занятий историей, и историография была не чем иным как применением схоластического метода к истории (127, 251). Но вряд ли сравнение с античностью способствовало бы пониманию специфики средневекового исторического сознания. Историки средних веков знали и по-своему ценили античных авторов и, тем не менее, вырабатывали собственное отношение к истории, соответствовавшее их мировоззрению и чувству времени. Нас в данной связи занимает не столько состояние историографии, сколько характер исторического сознания людей средневековья, восприятие ими истории как определенным образом организованного потока времени. И в таком случае нужно признать, что историческое сознание преимущественно формировалось не учеными сочинениями, а легендами, преданиями, эпосом, сагами, мифом, рыцарскими романами, житиями святых. Именно эти жанры словесности, в большей мере (а иногда и целиком) устные, определяли образ прошлого в общей картине мира. Поэтому слова Иоанна Сольсберийского о том, что без письменной фиксации слава императора исчезла бы вскоре так же бесследно, как и память о дохлом осле (lоаnnis Sагеsb. Роliсгаticus I, Рго 1. Цит.161, 21), нужно принимать с осторожностью, такова точка зрения средневекового ученого, приверженного книжной культуре,— за пределами же узкого круга хронистов и мыслителей господствовала устная традиция, и в ней веками жила память о древних королях, с именами которых народ связывал свои исторические представления и чаяния о будущем (161).В той мере, в какой временной аспект средневекового образа мышления был отмечен печатью Богословия, он характеризовался такими категориями, как «вечность (аеtегnitas),«-век» (аеvum) и время жизни человечества tempus.
Соотношение этих определений времени не отражает просто различия в длительности,— эти категории различаются совершенно неодинаковой внутренней ценностью. Вечность — атрибут Бога, она вневременна, время человеческого существования по сравнению с вечностью—ничто и приобретает смысл лишь как подготовительная ступень к переходу в потустороннюю вечную жизнь Что касается аеvum, то это промежуточное понятие между вечностью и временем, это —«сотворенная вечность».
Вечность не имеет ни начала, ни конца; аevum имеет начало, но не имеет конца, тогда как время имеет и начало и конец. По Фоме Аквинскому, аevum, как и аеternitas, дан «весь сразу» (totum simul), но вместе с тем обладает и последовательностью (SТ, раrs 1, quaest. X, агt. V). Гонорий Августодунский дает несколько иную интерпретацию временных понятий.
Аеvum — вечность, она существует «до мира, с миром и после мира» (Аеvum est аntе mundum, сum mundo, роst mundum); она принадлежит одному лишь Богу, который не был, не будет, но всегда есть (non fuit, nес erit, sed semper est).
Мир идей или первообразов мира, а равно ангелов характеризуется «вечными временами» (tempora аеtегnа) — понятием, имеющим подчиненное значение по отношению к «вечности». «Земное же время —это тень вечности» (Tempus autem mundi еst umbra аеvi). Время началось вместе с миром и с ним прекратится. Время измеримо, потому, вероятно, Гонорий выводит этимологию слова tempus из temperamentum («соразмерность», «соотношение»), «Время,— пишет он,—не что иное, как смена (череда) вещей (событий)» (vicissitudo rerum De Imagine Mundi II, 1-3).Показательный для средневековья образ времени — это канат, протянутый с востока на запад и изнашивающийся от ежедневного свертывания и развертывания (Гонорий Августодунский).
