– Мем! – вопил я. – Мем!

И ветер донес до меня его ответный крик:

– Тата! Клянусь молоком Исиды, это ты!

Он остановил лошадей, спрыгнул с колесницы и стащил меня с лошади. Сначала обнял меня, потом отстранился и стал разглядывать на расстоянии вытянутых рук. Мы жадно смотрели друг на друга.

– Тата, ты побледнел и похудел, из тебя кости торчат. А это что, седина? – И потянул меня за виски.

Мемнон стал выше меня, талия у него была узкой, а плечи широкими, кожа загорела и, смазанная маслом, походила на полированный янтарь; когда он смеялся, мышцы двигались на шее. На руках были защитные кольца из золота, а на голой груди сверкало «Золото доблести». Это кажется невозможным, но он стал еще красивее со времени нашей последней встречи. Напоминал леопарда, гибкого и стремительного.

Мемнон поднял меня в воздух и поставил в свою колесницу:

– Бери вожжи. Я хочу убедиться, не потерял ли ты навык.

– Куда поедем?

– На запад, в Кебуи. Мать рассердится, если я сразу не доставлю тебя к ней.

Ту ночь мы провели у костра в стороне от отряда, чтобы поговорить наедине. Долго сидели молча и смотрели на серебристое сияние звезд, а потом Мемнон сказал:

– Когда я думал, что потерял тебя, мне казалось, будто я потерял часть самого себя. С тобой связаны самые первые мои воспоминания.

И я, человек, который так ловко владеет словами, не нашел их для ответа. Мы снова замолчали, а потом он положил мне руку на плечо.

– Ты видел потом эту девушку? – спросил Мемнон – хотя вопрос прозвучал небрежно, рука его крепко держала меня за плечо.

– Какую девушку? – переспросил я, чтобы подразнить его.

– Ту девушку у реки, когда мы расстались.

– А там была девушка? – нахмурился я, как бы пытаясь припомнить. – А как она выглядела?

– Лицо походило на черную лилию, а кожа была цвета дикого меда. Ее называли Масара, и память о ней до сих пор тревожит меня по ночам.

– Девушку зовут Масара Бени-Джон, – сказал я. – Я провел с ней вместе два года в плену в крепости Адбар-Сегед. И полюбил, так как нрав ее еще прекраснее, чем лицо.

Он схватил меня обеими руками и стал безжалостно трясти:

– Расскажи мне о ней, Тата! Расскажи все-все, ничего не забывай!

Вот так мы и просидели всю ночь у костра, разговаривая об этой девушке. Я рассказал ему, что она выучила египетский язык ради него и что его обещание придавало ей силы в мрачные дни одиночества, а под конец передал послание, которое она выкрикнула со стен крепости: «Скажи ему, что я была храброй. Скажи ему, что я люблю его».

Мемнон долго сидел молча, глядя на языки пламени, а потом тихо сказал:

– Как может она любить меня? Она же меня не знает…

– А ты разве знаешь ее лучше, чем она тебя? – спросил я, и он покачал головой. – А ты любишь ее?

– Да, – просто ответил он.

– Так и она любит тебя так же.

– Я обещал ей, Тата. Ты поможешь мне выполнить мое обещание?

Никогда в жизни не испытывал я радости, подобной той, какая переполняла меня, когда я поднялся на борт «Дыхания Гора».

Мемнон послал вперед гонца, чтобы предупредить о моем возвращении, и все ждали меня.

– Клянусь вонючими ногами Сета! – заорал Крат. – А я-то думал, мы уже избавились от тебя, старый мошенник! – И он с такой силой прижал меня к груди, что чуть не сломал мне ребра.

Тан схватил меня за плечи и долго-долго смотрел мне в глаза, а потом усмехнулся:

– Если бы не ты, этот косматый эфиоп убил бы меня. Однако ему повезло, когда он захватил тебя в плен. Спасибо, старина.

Я увидел, как постарел Тан: в волосах тоже появилась седина. Под сухими ветрами саванны его лицо почернело, как гранитная скала.

Маленькие царевны уже были не такими уж маленькими, но по-прежнему оставались очаровательными. Они смущались: воспоминания обо мне угасли. Таращили на меня глаза, когда я кланялся им. У Бекаты волосы стали цвета темной меди. Мне не терпелось снова завоевать их расположение. Техути наконец узнала меня.

– Тата! – сказала она. – Ты принес мне подарок?

– Да, ваше высочество, – ответил я. – Я принес свое сердце.

Госпожа моя улыбалась мне, пока я шел к ней по палубе ладьи. На голове у нее была легкая корона-немес с золотой головой кобры надо лбом. Я заметил, что госпожа потеряла один зуб и дырка портила ее улыбку. Талия у нее стала шире, а тяжесть государственных дел избороздила морщинами лоб и оставила тонкие птичьи следы в уголках глаз. Однако для меня она оставалась самой прекрасной женщиной в мире.

Лостра встала с трона, когда я опустился перед ней на колени. Это было знаком высшей благосклонности. Она возложила руку на мою склоненную голову и погладила ее.

– Тебя слишком долго не было, Таита, – сказала она так тихо, что только я услышал ее слова. – Сегодня ты снова будешь спать у моей постели.

В ту ночь, выпив чашу настоя трав, которую я приготовил для нее, царица легла, и я укрыл ее меховым одеялом. Она пробормотала, не открывая глаз:

– Разве могу я надеяться, что ты не поцелуешь меня украдкой во сне?

– Нет, – сказал я и наклонился над ней.

Она улыбнулась, когда мои губы прикоснулись к ее губам.

– Никогда больше не покидай нас надолго, Таита.

Мы с Мемноном тщательно разработали план действий и выполнили его с точностью обученного отряда колесниц.

Тана убедить было легко. Он все еще переживал поражение, нанесенное ему Аркоуном. В его присутствии мы с Мемноном обсудили, с какой легкостью бронзовый меч был перебит голубым клинком и как Аркоун наверняка бы убил вельможу, если бы я не вмешался. Тан во время этого разговора униженно ерзал на месте.

Потом Мемнон поинтересовался таинственным происхождением и свойствами легендарного оружия. Тан забыл о своей обиде и, присоединившись к нашему разговору, тоже стал горячо расспрашивать меня.

– Престер Бени-Джон объявил, что голубой меч будет добычей того, кто его сумеет захватить, – сказал я.

– Если мы выступим против Аркоуна, мы не сможем воспользоваться колесницами, – размышлял Мемнон. – Нам придется ограничиться пехотой. Как ты думаешь, вельможа Тан, наши шилуки выстоят против эфиопов? – Мемнон по-прежнему обращался к Тану официально. Очевидно, за время моего отсутствия он так и не узнал, кто его настоящий отец.

Когда мы закончили беседу, Тан так же горел желанием отправиться на поиски приключений, как и мы. Он заключил с нами союз, и мы стали убеждать царицу Лостру.

С самого начала госпожа моя, в отличие от Тана, прекрасно понимала, как нужны нам для возвращения лошади и колесницы, если мы хотим, чтобы сбылась наша мечта о победе над тираном. Я показал ей жеребца, подаренного мне Престером Бени-Джоном, и указал на признаки превосходной породы:

– Посмотрите на его ноздри, ваше величество, посмотрите, как широка его грудь и как прекрасно сочетаются крепость мышц и костей. Лошади гиксосов не могут сравниться с эфиопскими.

Потом я напомнил ей об обещании, данном покойному фараону, и сказал:

– Престер Бени-Джон уступит нам долину. Его воины будут охранять ее от похитителей сокровищ. Он объявит это место запретным, а эфиопы – суеверный народ, они будут соблюдать запрет спустя много лет после нашего возвращения в Фивы.

Я предупредил Мемнона, чтобы он не упоминал при царице Лостре о своем интересе к девушке, царевне Масаре.

Это вряд ли помогло бы нам. Каждая мать – женщина, и ей не доставляет удовольствия видеть, как молодая соперница уводит ее сына.

Однако никакая женщина, даже царица, не смогла бы устоять против объединенных усилий и хитрости такой троицы, как Тан, Мемнон и я. Царица Лостра отдала приказ послать войска на Адбар-Сегед.

Мы оставили грузовые повозки и колесницы в долине гробницы фараона и пошли в горы. Престер Бени-Джон выслал к нам навстречу сотню проводников. Это были лучшие его воины. Тан отобрал для похода отряд самых диких и кровожадных шилуков и пообещал им, что они захватят столько скота, сколько смогут увести. За спиной каждый из этих черных язычников нес свернутую теплую шкуру шакала, так как все мы прекрасно помнили, какой холодный ветер дует в горах на перевалах.