Аркадий остановился.

– Зачем ты все это затеял?

– Вчера я сказал тебе, что не люблю, когда молния попадает не в того. Так вот, тебя явно обожгло.

– У тебя не будет из-за меня неприятностей?

Стас пожал плечами.

– Ты еще один русский. На станции полно русских.

– А что, если я встречу американца? – спросил Аркадий.

– Не обращай на него внимания. Как и мы все.

Коридор был застлан толстым американским ковром. Прихрамывая, Стас быстро вел его мимо витрин, иллюстрирующих передачи Радио «Свобода» на Советский Союз: берлинский воздушный мост, Карибский кризис, Солженицын, вторжение в Афганистан, корейский авиалайнер, Чернобыль, события в Прибалтике. Все надписи к фотографиям были на английском. Аркадию казалось, что он плавно скользит по истории.

Если в коридорах было по-американски опрятно, в кабинете Стаса царила анархия русской ремонтной мастерской: здесь стояли письменный стол и стул на роликах, накрытая тканью мебель непонятного назначения, деревянный шкаф для картотеки, огромный пресс для склеивания магнитной пленки и кресло. Это, так сказать, был нижний слой. На столе теснились пишущая машинка, папки с бумагами, телефон, стаканы и пепельницы. Тут же были два вентилятора, две стереоколонки, компьютер. На шкафу торчал транзисторный радиоприемник и запасная клавиатура к компьютеру. Магнитофон был завален катушками пленки, смотанными и распущенными. Повсюду – на столе, подоконнике, шкафу, кресле – громоздились готовые рухнуть кипы газет и журналов. На спиральном удлинителе болтался настенный телефонный аппарат. Аркадий сразу определил, что на столе ничто, кроме пишущей машинки и телефона, не работало.

Он наклонился, рассматривая снимки на стене.

– Большая псина, – это был тот же темный лохматый зверь, которого он видел в рамке в машине. На этих снимках Лайка попала в кадр, лежа в автомобиле, бросаясь на снежную бабу, растянувшись на коленях Стаса. – Что за порода?

– Помесь ротвейлера с восточноевропейской овчаркой. В Германии таких много. Располагайся, – он убрал газеты с кресла. Заметив, что Аркадий оглядывает комнату, добавил: – Видишь ли, они снабжают нас этим электронным дерьмом с никудышными программами. Я его разобрал, но держу у себя на радость начальству.

– А где работает Ирина?

Стас закрыл дверь.

– Дальше по коридору. Русский отдел Радио «Свобода» – самый большой. Имеются также украинский, белорусский, прибалтийский, армянский и тюркский отделы. На разные республики мы вещаем на разных языках. Кроме того, есть РСЕ.

– РСЕ? Что это такое?

Стас сложился пополам на стуле у письменного стола.

– Радио «Свободная Европа», которая обслуживает поляков, чехов, венгров, румын. На станциях «Свобода» и «Свободная Европа» в Мюнхене работают сотни людей. Голосом «Свободы» для русской аудитории служит Ирина.

Его прервали. Кто-то постучал в дверь. Со стопкой бюллетеней в комнату протиснулась женщина с жесткими седыми волосами, седыми бровями и черным бархатным бантом. Бесформенная жирная фигура. Она не спеша разглядывала мятый костюм Аркадия глазами престарелой кокетки.

– Сигаретки не найдется? – голос был ниже, чем у Аркадия.

Стас достал для нее из ящика свежую пачку.

– Для Людмилы всегда найдется.

Стас зажег спичку, Людмила наклонилась, прикрыв глаза. Открыв их, она снова поглядела на Аркадия.

– Гость из Москвы? – полюбопытствовала она.

Стас ответил:

– Нет, архиеписком Кентерберийский.

– Зам хотел бы знать, кто бывает на станции.

– В таком случае он сочтет за честь, – заметил Стас.

Людмила в последний раз окинула взглядом Аркадия и вышла, оставляя за собой шлейф подозрительности.

Стас вознаградил себя и Аркадия сигаретами.

– Это была наша система безопасности. И ты видел телекамеры и пуленепробиваемые стекла, но их не сравнить с Людмилой. Зам – это наш заместитель директора по вопросам безопасности, – он взглянул на часы. – Два шага в секунду, тридцать сантиметров за шаг – ровно через две минуты она будет у него в кабинете.

– Значит, у вас имеются проблемы с безопасностью? – спросил Аркадий.

– Несколько лет назад КГБ взорвал чешский отдел. Некоторые наши сотрудники умерли от отравления или поражения электротоком. Точнее было бы сказать, что у нас есть проблемы, связанные со страхом.

– Но она же не знает, кто я такой?

– Она, несомненно, видела твой документ, который ты оставил на вахте. Людмила знает, кто ты такой. Она все знает и ничего не понимает.

– Я причинил тебе неприятность и мешаю работать, – сказал Аркадий.

Стас похлопал ладонью по бюллетеням.

– Ты имеешь в виду вот это? Это дневная норма сводок информационных агентств, газет и специальных радиоперехватов. Кроме того, я свяжусь с нашими корреспондентами в Москве и Ленинграде. Из этого потока информации мне нужно выжать минуту правды.

– Сводка новостей продолжается десять минут.

– Остальное я сочиняю, – добавил он, не раздумывая. – Шучу. Скажем, раздуваю. Скажем, не хочу, чтобы Ирине приходилось говорить русским людям, что их страна – это разлагающийся труп, Лазарь до своего воскрешения и что пускай он себе лежит и даже не пробует подняться.

– Здесь ты не шутишь, – заметил Аркадий.

– Да, не шучу, – Стас откинулся, выдохнув большой клуб дыма. Аркадий увидел, что его благодетель не намного толще жестяной печной трубы, какую выводят в окошко. – Во всяком случае, у меня целый день уходит на то, чтобы стричь новости, и кто знает, какие достойные внимания катаклизмы свершатся между этой минутой и выходом в эфир.

– Как по-твоему, Советский Союз – благодатная почва?

– Не мне судить. Я не сею, только собираю урожай, – Стас мгновение помолчал. – По правде говоря, я вполне могу поверить, что самый кровожадный, самый циничный советский следователь мог бы влюбиться в Ирину и ради нее поставить на карту семью, карьеру и даже пойти на убийство. Потом, как я слыхал, ты получил партийное взыскание, а в качестве наказания тебя послали на короткое время во Владивосток, где дали легкую работенку на рыбопромысловом флоте – перебирать бумажки в конторе. Затем вернули в Москву помогать самым реакционным силам душить предпринимателей. Я слышал, что ты практически не подчинялся прокуратуре, потому что у тебя были хорошие связи в партии. Когда же мы вчера познакомились в пивной, то, вопреки моим ожиданиям, я не нашел там упитанного аппаратчика, а заметил нечто другое, – он пододвинул стул вперед. – Дай-ка руку.

Аркадий протянул руку. Стас расправил его ладонь и поглядел на пересекавшие кисть шрамы.

– Это не от бумаги, – сказал он.

– Проволока на тралах: старые снасти, изношенные тросы.

– Если только Советский Союз не изменился больше, чем мне известно, то такую работу вряд ли можно считать наградой любимцу партии.

– Я уже давно не пользуюсь доверием партии.

Стас разглядывал шрамы, словно читая судьбу по линиям жизни. Аркадию вдруг пришло на ум, что этот малый выработал в себе обостренное чувство восприятия в те годы, когда недугом был прикован к постели.

– Ты приехал следить за Ириной? – спросил Стас.

– Мои дела в Мюнхене не имеют к ней никакого отношения.

– Не можешь ли сказать, что это за дела?

– Нет.

Зазвонил телефон. Хотя казалось, что из-за неумолкавшего звонка уже, что называется, пыль поднимается, Стас спокойно смотрел на аппарат. Затем он взглянул на часы.

– Это замдиректора. Людмила только что сообщила ему, что на станцию проник пользующийся дурной славой следователь из Москвы, – он испытующе поглядел на Аркадия. – Мне как раз подумалось, что ты хочешь есть.

Столовая была этажом ниже. Стас подвел Аркадия к столику, где официантка-немка в черном с белой отделкой платье, плотно облегающем бюст и расклешенному книзу, принимала у них заказ на шницель и пиво. Молодые румяные американцы вышли в сад. Посетители, оставшиеся в помещении, были в большинстве своем эмигранты возрастом постарше, в основном мужчины, предпочитающие сидеть в табачном дыму.