– Только не в морг, только не в морг, – повторяла девушка.

Аркадий положил ее руку себе на плечо и то ли понес, то ли повел из парка по Петровке, ища место, где она могла бы сесть. На противоположной стороне улицы из ворот желто-коричневого особняка дореволюционной постройки, которые так нравились высокопоставленным советским чиновникам, выехала санитарная машина. По всей вероятности, здесь была какая-то лечебница.

Но едва они вошли во двор, как Полина стала упрашивать не вести ее к врачу.

В глубине двора виднелась грубо отесанная деревянная дверь, разрисованная фигурками горланящих петухов и танцующих поросят. Они вошли в помещение, оказавшееся небольшим кафе. У маленьких столиков стояли кожаные стулья, вдоль стойки бара был расставлен ряд табуретов. На задней стенке красовалась батарея машин для выжимания апельсинового сока.

Полина присела у столика, уткнулась головой в колени и повторяла: «Все – дерьмо, дерьмо, дерьмо!».

Из подсобки выскочила буфетчица, собираясь выгнать их, но Аркадий, показав удостоверение, попросил коньяка.

– Здесь клиника. У нас не продают коньяк.

– Тогда лечебного коньяка.

– За доллары.

Аркадий положил на стол пачку «Мальборо». Буфетчица не шелохнулась. Он добавил еще пачку:

– Две пачки.

– И тридцать рублей.

Она исчезла и тут же вернулась, поставив на стол плоскую бутылку армянского коньяка с двумя бокалами и смахнув при этом в карман сигареты и деньги.

Полина выпрямилась и откинула голову назад:

– Это же половина вашей недельной зарплаты, – сказала она.

– А на что мне их копить? На свеклу?

Он наполнил ее бокал. Она выпила залпом.

– Думаю, что тебе не так уж и хотелось борща, – заметил он.

– Все этот вонючий труп! Оказывается, не лучше, а хуже, когда знаешь, как все происходило, – она сделала несколько глубоких вдохов. – Поэтому и вышла на улицу. Как увидела очередь, встала в ту, что побольше. Ведь когда стоишь за чем-нибудь, никто не заставляет тебя вернуться на работу.

За стойкой буфетчица нашарила зажигалку, затянулась сигаретой и, закрыв от удовольствия глаза, выдохнула дым. Аркадий позавидовал ей.

– Извините, – обратился он. – Что это за клиника? Кафе с кожаными сиденьями, мягкий свет, довольно изысканно.

– Это для иностранцев, – ответила буфетчица. – Диетическая лечебница.

Аркадий и Полина молча переглянулись. Девушка, казалось, вот-вот разрыдается и рассмеется одновременно, да и у него было такое же настроение.

– Разумеется, Москва для этого – самое подходящее место, – заметил он.

– Лучше не найдешь, – добавила Полина.

Аркадий видел, как розовеют ее щеки. «Как быстро молодые приходят в себя! Словно розы распускаются», – подумалось ему. Он налил ей еще. Себе тоже.

– Это же безумие, Полина. Эти очереди за хлебом, что Дантов «Ад». А может, и в аду есть диетический центр?

– Американцы согласятся, – сказала она. – Займутся аэробикой, – на лице появилась настоящая улыбка, возможно, потому, что и он улыбнулся по-настоящему. Видно, о безумии надо было размышлять вместе.

– Москва могла бы стать адом. Она бы вполне подошла для этого, – заметила Полина.

– Хороший коньяк, – Аркадий налил еще. Коньяк прекрасно ложился на пустой желудок. – За ад, – добавил он. Ему казалось, что от его мокрой одежды вот-вот повалит пар. Он подозвал буфетчицу. – А что у вас за диета?

– Смотря для кого, – ответила она с сигаретой в зубах. – У кого фруктовая, у кого овощная.

– Фруктовая диета? Представляешь, Полина? И что там?

– Ананасы, папайя, манго, бананы, – небрежно отбарабанила буфетчица, словно каждый день только ими и лакомилась.

– Папайя, – повторил Аркадий. – Полина, мы бы с тобой согласились лет семь-восемь постоять в очереди за папайей? Правда, я не уверен, что знаю, как она выглядит. Мне бы картошки вдоволь – и я был бы доволен. Уж точно не похудею. Такую роскошь тратят на таких, как мы! – он обратился к буфетчице: – Вы не могли бы показать нам папайю?

Она испытующе посмотрела на них.

– Нет.

– У нее, наверное, нет никакой папайи, – сказал Аркадий. – Говорит, чтобы произвести впечатление на посетителей… Теперь лучше?

– Если смеюсь, значит, лучше.

– Раньше не слышал, как ты смеешься. На слух приятно.

– Да? – Полина медленно раскачивалась на стуле. Улыбка постепенно сошла с ее лица. – В мединституте мы, бывало, спрашивали друг друга: «Какой самый худший вид смерти?». Теперь, после Руди, я, кажется, знаю ответ на этот вопрос. Вы верите в ад?

– Совершенно неожиданный вопрос.

– Знаете, вы словно дьявол. Вы испытываете от своей работы какое-то тайное удовольствие, будто бы радость в том, чтобы схватить всех, кто проклят. Поэтому-то Яаку и нравится с вами работать.

– А почему ты со мной работаешь? – он был уверен, что она не собирается уходить.

Полина на мгновение задумалась.

– Вы разрешаете мне делать то, что нужно. У вас я участвую в общем деле.

Аркадий понимал, что в этом как раз и заключается трудность. Морг был местом, где все делилось на черное и белое, на живых и мертвых. Полине были присущи полная отстраненность аналитика, слепой детерминизм, что в совершенстве подходило для классификации мертвецов как множества неодушевленных и недвижных образцов исследования. Но патологоанатом, которому приходится участвовать в расследованиях за пределами морга, начинает видеть в погибших живых людей, и тогда при виде трупа на столе он осознает, что случилось самое худшее, и начинает понимать смысл последнего вздоха на земле. Он лишил ее профессиональной отстраненности. В некотором смысле он испортил ее как специалиста.

– Потому что ты хорошо соображаешь, – поставил точку Аркадий.

– Я думала о том, – сказала она, – что вы говорили вчера вечером. У Кима был автомат. Зачем было убивать Руди двумя различными бомбами? Слишком усложненный способ убийства, надо заметить.

– Его нужно было не просто убить, а убить и сжечь. Точнее, сжечь все бумаги и компьютерные дискеты, уничтожить любую информацию, которая могла бы привести его к кому-то другому. Я все больше утверждаюсь в этом мнении.

– Выходит, я помогла.

– За героиню красного труда! – таков был его тост.

Полина допила коньяк и подняла глаза.

– Я слышала, что вы однажды бросили кого-то, – сказала она. – У вас была женщина?

– Откуда ты это знаешь?

– Вы уходите от вопроса.

– Не знаю, что говорят люди. Просто некоторое время меня не было в стране. Потом я вернулся.

– А женщина?

– Она не вернулась.

– Кто же был прав?

«Такой вопрос, – подумал Аркадий, – может задать только тот, кто еще очень молод».

Передача началась. «Советский министр обороны, – звучал голос Ирины, – признал, что против мирных жителей Баку были брошены войска с целью предотвращения мятежа и свержения коммунистического режима в Азербайджане. Армия занимала нейтральную позицию, когда азербайджанские экстремисты применяли силу против армянского населения, проживающего в Баку, и проявила крайнюю решительность, когда толпа азербайджанцев пригрозила сжечь партийные помещения. Танки и пехота прорвали заграждения, воздвигнутые азербайджанскими боевиками, и ворвались в город. Были применены разрывные пули. Без всякого повода велся обстрел жилых домов из автоматов. По предварительным данным, во время штурма погибли сотни, а возможно, и тысячи мирных жителей. Хотя Комитет госбезопасности и распространял слухи о том, что азербайджанские боевики будут вооружены станковыми пулеметами, у погибших обнаружены лишь охотничьи ружья, ножи и пистолеты».

Аркадий оставил Полину и поспешил домой, чтобы успеть к первой передаче Ирины. «Сидеть за столом с одной женщиной и торопиться услышать голос другой… До чего же сложна жизнь», – подумал он.

«Официально эту военную операцию представили как акт защиты армянского населения от азербайджанских боевиков, которые предъявляли документы, удостоверяющие их принадлежность к азербайджанскому Народному фронту. Поскольку фронт таких документов не выдает, есть основания подозревать, что это еще одна провокация со стороны КГБ».