Если мы с вами слышим какую-то историю, то нашим первым вопросом о ней, как правило, становится: «А было ли это на самом деле?». Человеку древности такой вопрос даже не пришел бы в голову, он показался бы бессмысленным: ведь важна не фактическая достоверность той или иной истории, а ее смысл, ее яркость, поучительность, воздействие на слушателей. Это кажется нам совершенно непонятным, однако отголоски такого образа мыслей можно встретить и в современном нам мире. Например, помните, как Белинский назвал «Евгения Онегина» «энциклопедией русской жизни»? Художественное произведение, вымышленная история оказалась куда более достоверной, чем масса справочников, энциклопедий и газетных публикаций. Получается, истинность той или иной истории, утверждения, образа может совершенно не зависеть от их исторической, фактической, «объективной» достоверности.
Для человека донаучной эпохи такое восприятие мира было естественным. Рассказывая о том или ином реальном происшествии, он мог легко «привирать», «фантазировать», «додумывать» (как рыбак из многочисленных шуток и анекдотов, рассказывающий о своем улове), и все это с одной-единственной целью – сделать историю более действенной, а значит, более правдивой, более истинной. Нечто подобное происходит сегодня, например, со слухами. Человек может заведомо «присочинить» что-то к достоверной информации, исказить ее, и сам поверить в свое творение. Причем слухи, как показывают исследования, и как свидетельствует практика, обладают значительной способностью оказывать влияние на реальный мир.
В качестве другого примера можно привести обыкновенный анекдот. Когда мы слышим его, то вопрос о достоверности описываемого в нем события – последний, который может прийти нам в голову. Ведь цель анекдота не в том, чтобы точно описать какое-либо происшествие, а в том, чтобы изменить реальность вокруг – заставить нас рассмеяться.
То, что сегодня в древних историях может показаться нам вымыслом и фантазиями, для человека далекого прошлого было способом более выпукло представить истину, сокрытую под унылой, серой, будничной пеленой повседневной действительности. И не просто представить, но дать ей возможность действовать, изменять реальность! Именно так и был написан Новый Завет и другая христианская литература. Читая, скажем, новозаветные рассказы о чудесах, современный человек может прийти к двум выводам: либо это все выдумки (пусть и поэтичные), либо это точные и достоверные описания того, что происходило «на самом деле». Так одни становятся атеистами, другие фундаменталистами и фанатиками. Но как то, так и другое заключение будет ошибочным. Оба будут проекцией нашего современного мышления на древний текст, написанный и живущий совсем по другим законам. Авторы библейских повествований не задавались целью объективно изложить факты, более того, такая цель им даже в голову не могла прийти. Но рассказы о чудесах – это и не просто фантазии. Авторам Нового завета было важно показать значение Личности Иисуса Христа, Его жизни и смерти, – показать для читателей и слушателей этих рассказов и тем самым изменить их мироощущение. А сделать это можно было, только усилив необычность образа Иисуса, в том числе и при помощи таких понятий, как чудо. Представьте, вы говорите своей возлюбленной: «Ты чудо!». Это объективная истина или чистая фантазия? Нелепый вопрос! Ни то, ни другое. Данное высказывание функционирует на совершенно другом уровне. Так и вопрос о том, что является в евангельских рассказах достоверным, а что нет – по своей природе ложный. Помните, как в одном из старых выпусков тележурнала «Ералаш» школьник на уроке делал далеко идущие выводы о климате в Украине, основываясь на одной строчке из поэмы Пушкина «Полтава»? Те, кто стремится увидеть в библейских историях репортажи или историческую хронику, а равно и те, кто считают их пустым вымыслом, одинаково «насилуют» их.
Вопрос об исторической или научной достоверности библейских (или иных традиционных церковных) текстов появляется лишь с развитием естественных наук и потерей человеком той самой изначальной, первобытной целостности мышления, с появлением в его сознании разделения на «достоверное» и «недостоверное». Сейчас такое разделение кажется нам совершенно нормальным, иначе мы и мыслить почти уже не можем. Однако это, как уже было сказано, очень молодое явление в истории человечества. Благодаря такому «раздвоенному» мышлению был совершен прорыв в науке и технике. Ему мы обязаны своим относительно высоким уровнем жизни. Но в нем кроется и опасность. Эта опасность – потеря цельности нашего сознания, потеря нашей человечности.
Вот простой пример. В живописи нам кажется естественной так называемая прямая перспектива, когда близкие предметы изображаются большими, а удаленные – маленькими. Это для нас – нечто настолько само собой разумеющееся, что мы даже не задаем здесь никаких вопросов. Однако прямая перспектива была изобретена лишь в эпоху Возрождения. До этого люди о ней ничего не знали. Неужели они были слепы и не замечали столь очевидных вещей? Или это мы слепы? Посмотрите, как рисуют дети: они еще ничего не знают о прямой перспективе. На их рисунках человек может быть куда больше дома, в который собирается войти. Дети не учились технике живописи и всяким искусственным приемам. Они рисуют так, как действительно видят, и как действительно видим все мы! Прямая перспектива в изображениях, к которой мы настолько привыкли, является фикцией. Нет, конечно же она достоверна, но только если смотреть на мир с точки зрения фотоаппарата, технического устройства. Нас с вами приучили делать так. Но если избавиться от такого искусственно навязанного взгляда, то с изумлением открываешь, что на самом деле видишь мир совершенно иначе. Предметы делятся не на большие и маленькие в зависимости от их удаления, а на те, на которых сосредоточен наш взгляд, на те, которые мы воспринимаем лишь вскользь (кстати, обратите внимание, например, на одну деталь, ускользающую от «художников-реалистов»: такие воспринимаемые вскользь предметы выглядят раздвоенными!) и на те, что мы и вовсе не замечаем. Дети, иконописцы, художники всех времен (кроме последних, «технических» столетий) пытались передать это, ранжируя предметы и фигуры по степени их важности для зрителя, а вовсе не по степени их пространственной удаленности от него. Такой критерий, как пространственная удаленность, для нас сегодня едва ли не единственно важный, показался бы им просто смехотворным, ничтожным! Так видит мир фотоаппарат, но не человек.
Для человека субъективное и объективное всегда неразрывно переплетены. На один и тот же пейзаж вы, будучи в прекрасном расположении духа или в отвратительном настроении, будете смотреть разными глазами. Кому-то жара покажется давящей, угнетающей, а кто-то в это же время и в этом же месте скажет, например: «сегодня солнце весело смеется!».
Но современный человек стремится четко отделить одно от другого: свой субъективный настрой и объективное положение дел. Он стремится смотреть на мир как фотоаппарат. С практической точки зрения это приносит огромную пользу, дает лучшее понимание объективных процессов и тем самым власть над ними. Однако в то же время человек теряет частичку себя самого, обезличивается. Такой сугубо «объективный» взгляд является тем более ошибочным в вопросах мировоззрения, в философских и уж подавно в религиозных. Нам необходимо возвратиться к целостному взгляду на мир, тому взгляду, который включает в себя человека, а не исключает его, или, лучше, вновь обрести этот цельный взгляд уже на другом уровне.
Вопросы веры затрагивают человека целиком, непосредственно касаются как внешнего по отношению к нему, так и его внутреннего мира. Веру, ее содержание невозможно не пропускать через себя, через свое сердце, именно потому здесь не может быть, так сказать, «фотографической», прямой перспективы. Истории, рассказы, суждения, высказывания, касающиеся веры, не могут быть и не являются «достоверными» с исторической или научной точки зрения. Они неизбежно включают в себя субъективный компонент. В них, образно говоря, человек может оказаться выше дерева, солнце быть остановлено на небе, стены разрушиться от трубного гласа, море расступиться, буря стихнуть от простого повеления. Но в этом их сила, а не слабость! Они искажены с точки зрения фотоаппарата, но истинны с точки зрения подлинно человеческого, целостного взгляда на мир.
