— Завтра будет видно, — бросил Лемминг. — Утро вечера мудренее.
— Расскажи что-нибудь о Мяндаше — на сон грядущий, — попросил я, когда мы улеглись. Валерий — классный рассказчик.
— Выбежал однако из-за Имандры, из-за горизонта Матери-Земли дикий олень, Мяндаш-пырре. Имя его положило начало миру. Бег его положил начало жизни. Дорога его — солнечная тропа, по которой ходит наше племя. Летит Мяндаш, Золоторогий олень, копытами стучит. Белый, точно снег, быстрый, точно ветер, прямо в Ловозерские тундры мчится. Прибежал на берег Сейдъявра, остановился на Нинчурте, ноги расставил и омочил нашу землю, принимая ее во владение. Тут и ягель сытный, тут и травы ароматные, где ж ему найти место лучше? И снова застучал олень копытами по гладким камням и помчался вприпрыжку. Хрустит под ногами ягель, трава шелестит, Мяндаш-пырре бежит, Мяндаш-пырре летит. Полюбилась ему эта земля, тут он жил и тут кормился, в водах священного озера копыта омывал. От него берет начало наш народ, все мы из его семени и из крови жены его Мяндаш-каб, хоть фамилии носим разные… — Лемминг вдруг прервал рассказ.
Он молчал. В печи потрескивали смолистые щепки. С койки Тадеуша доносилось ритмичное похрапывание. Дима молча дожевывал колбасу.
— Map, спишь? — спросил Валерий.
— Не совсем.
— Знаешь, мне иногда кажется, что в каждом из нас живет Мяндаш, дух дикого оленя.
Засыпая, я думал о последних валеркиных словах. Может, и правда, мы всю жизнь ищем Мяндаша, дикого оленя собственных мыслей (ведь наши предки — первобытные охотники на оленей), не подозревая, что это мысли оленя, который живет в нас. И заснул.
Увы, наутро колено Тадеуша распухло еще больше. Лемминг наложил ему эластичную повязку и выстругал посох из осины. Ничего не поделаешь, пора двигаться. До лагеря под Пункаруайвом отсюда двенадцать часов труднейшего пути. К счастью, погода улучшилась, и даже солнце выглянуло, но ветер не стихает, так что всякое может быть.
Выходим на рассвете, чтобы ночь не застала в горах, и движемся медленно, чтобы сразу не утомить Тадека, которому и так предстоит тяжелый день. Направляемся к долине реки Чивруай, на юго-запад, удаляясь от озера Духов. Лес редеет, делается карликовым. Только на берегу Сейдъявра, благодаря особому микроклимату, сохранилась в Луяврурте реликтовая тайбола, повсюду в других местах — тундра.
Солнце тем временем взошло высоко, но мир еще не проснулся. Вокруг все та же неподвижность и мертвенность. Лишь бликуют, словно маня нас, ледопады на выходе из оврага Ферсмана, да падающие с Энгпорра бесчисленные потоки вспыхивают радугой на порогах, чуть оживляя долину. Для Тадека, впрочем, потоки — серьезное препятствие. Балансируя на скалах со своим осиновым посохом, он преодолевал их с величайшим трудом. Страшно подумать, что будет дальше.
— Посмотрите направо! — воскликнул Лемминг. — Вот голова Павры, повара Куйвы. А там, внизу, лежит нос.
Ой! В таком ракурсе я Павру вижу впервые. По спине бегут мурашки. Высоко над нами торчит из гряды скальная башка — мощные челюсти, узкий обезьяний лоб и темная брешь от каменного обломка, валяющегося внизу. Так, должно быть, выглядели преступники с вырванными ноздрями.
— Муха собирается приделать ему нос, — рассмеялся Лемминг. — Надеется, что в благодарность повар сообщит, где спрятаны сокровища саамов.
— Интересно, как он это сделает. Такую махину никаким краном не поднять.
— Не забывай, у каждого нойда свои секреты.
Отсюда скала еще больше походила на голову неандертальца. Быть может, чудский воин попал в саамские сказки не случайно, быть может, это отголосок борьбы homo sapiens с доисторическим человеком? Если считать, что предками саамов были кроманьонцы — почему бы и нет?
Из задумчивости меня вырвали восторженные возгласы на французском языке. Восхищенный Тадек, забыв про больное колено, прыгал с места на место и азартно щелкал фотоаппаратом. Вид и в самом деле потрясающий. Мы добрались до края долины: перед нами мульда[137] с маленьким горным озером, покрытым тоненьким слоем свежего льда (словно слюдяное окошко), а с трех сторон — колоссальная картинная галерея. Шедевры каллиграфии снега и скал. Перед подъемом Валерий объявил привал.
Обсуждаем дальнейший маршрут. Можно попытаться через перевал Чивруайладе, там придется пробираться через снежные навеси, а дальше — по гряде над котловиной озера Райявр на Энгпорр, спускаемся в долину реки Индичйок, откуда до лагеря уже рукой подать. Или же сократить маршрут — сразу вскарабкаться на гряду котловины по северной стене Энгпорра, тем более, что снега на ней много и проблем с камнепадом быть не должно. Мы выбираем второй вариант — таким образом сэкономим полтора-два часа пути и обойдем лавины, которые, бывает, сходят по расселине Чивруайладе.
Валерий еще раз осматривает в бинокль склоны долины в надежде увидеть оленей, но, увы, — тщетно. Тадек глотает анальгетики… Солнце из золотого делается оранжевым, озаренные заснеженные склоны — мандариновыми.
Представь себе, дорогой читатель, стену снежной пыли, в которой ноге не на что опереться и в которую то и дело проваливаешься по пояс (а порой и глубже). Руки бессильны — брассом ведь наверх не поплывешь, рюкзак тянет вниз, и только быстро перебирая ногами, можно как-то утоптать эту взвесь, чтобы продвинуться на пару метров по вертикали. Затем (с трудом) набираешь в легкие воздуха, вытираешь со лба пот и вновь, словно поросенок из мультика, месишь снежный пудинг — еще пара метров… Так мы поднимались.
Тадек все больше отставал… Валерий подгонял нас, с тревогой поглядывая на солнце, которое из оранжевого делалось лилово-алым, затем ало-ультрамариновым, и наконец стало черным… В жизни не видел ничего подобного. Не солнце, а черная дыра, из которой во все стороны бьют сполохи полярного сияния — пылающий ореол с шипами.
— Это предвестник бурана, — воскликнул Лемминг, перекрикивая ветер. — Вот-вот начнется снежная буря, надо спешить!
Хотя нас разделяло не более двух метров, я едва его слышал. Мы были уже почти на гряде. Вдруг вокруг завыло, и нас поглотила тьма. Ад начался в мгновение ока. Где Тадек? Возвращаемся по своим следам. Через пару десятков метров из тумана появляется Тадеуш. Покачиваясь, идет нам на встречу. Бледный. Плохо дело!
Быстро совещаемся. Придется менять маршрут. На Энгпорр сейчас соваться нечего — в метель легко сбиться с пути и с высоты нескольких сотен метров рухнуть в котловину Райявра. Так что надо любой ценой спускаться, лучше всего траверсом по восточному склону Страшемпахка. Получится длиннее, зато не будем рисковать с ночлегом в горах. При такой погоде это верная погибель. А внизу всегда можно найти немного хвороста и у костра дождаться рассвета.
— Тадек, не ешь снег! Снег вытягивает из организма соль.
— Далеко еще до лагеря?
— По карте — две стопы, твоих — полторы.
Мы с Леммингом делим между собой содержимое его рюкзака.
— Внимание, идем так, чтобы не терять друг друга из виду, — командует Лемминг и первым устремляется вперед.
Без Валерия мы бы точно не выбрались. Стихии так смешались, что нельзя было понять, где верх, где низ. Где кончается земля, где начинается воздух. Почва уходит из-под ног, небо, кажется, обрушивается на голову, а пространство то засасывает, словно вакуум, то сдавливает, не давая вздохнуть. Все вокруг клубится какой-то шалой стаей (клубок к клубку), пускается в галоп и несется сломя голову, напролом, напрочь лишая человека разума.
Как долго это продолжалось — сказать трудно. Может, час, а может, и все четыре. Категории времени — точно так же, как и пространства, не играли в этом хаосе стихий никакой роли. Так бывает во сне. В какой-то момент мы очнулись по другую сторону Страшемпахка. Только из сна обычно вырывает звук, а здесь, наоборот, — внезапная тишина.
Опустились сумерки. Последний глоток чая отдаем Тадеушу, организм которого обезвожен анальгетиками.
