Орлов пригласил Подтынного к себе на завтрак. Тот не отказался – надо было отогреться, да и голод давал о себе знать.

Завтракали в кабинете Орлова. Под полом слышались приглушенные стоны – в подвале находились арестованные. Орлов не обращал на это никакого внимания – видимо, привык, – наливал стопку за стопкой, веселился. Неожиданно снизу отчетливо донеслось: «А ну, подпевайте хором!» – и звонкий девичий голос отчаянно запел частушки:

Орлов сразу нахмурился, отодвинул тарелку, порывисто встал.

– Опять она, Любка. Ну до чего живуча! Вчера с допроса без памяти унесли… – И, выглянув за дверь, крикнул сердито:

– Молдованов! Спустись-ка вниз, прими меры!

Через минуту внизу послышалась злобная ругань, глухие удары.

Отогревшись, Подтынный собрался возвращаться в Краснодон. Захмелевший Орлов не отпускал его, уговаривал остаться на ночь. Они стояли на пороге в обнимку, похлопывая друг друга по плечам. Вдруг хлопнула калитка, и группа полицаев ввалилась во двор, тесным кольцом окружила едва державшегося на ногах невысокого юношу. Он был весь окровавленный, в одном белье.

Один из полицаев, ухватив юношу за руку, потянул его к Орлову, восторженно вопя:

– Видел, кого привели, Иван Андреевич? Кошевой!..

Оттолкнув Подтынного, Орлов прыгнул с порога через ступеньки, наклонился к юноше:

– Ты – Олег Кошевой?!

Тот утвердительно кивнул головой.

– В камеру его! – распорядился Орлов. – Перепечаенко, беги к Вернеру, доложи! А ты, – он повернулся к полицаю, – пойдем ко мне, расскажешь.

Он торопливо повел полицая к себе в кабинет. Заинтересовавшийся Подтынный пошел следом.

– В Боково-Антраците он укрывался. У деда Крупеника, – принялся рассказывать полицай. – А дед не будь дурак – прибежал ночью в полицейскую будку на разъезде и все рассказал.[5]

Кинулись мы вшестером, окружили дом. Еще отстреливался, гаденыш, Лавриенко руку прострелил. Помяли мы его здорово, когда накрыли… Привели в будку, обыскали. Револьвер вот у него нашли и это – в пиджаке за подкладку было зашито…

Он положил на стол небольшую самодельную печать и две маленькие картонные книжечки. Типографским шрифтом на них было написано: «Временное удостоверение члена ВЛКСМ». Книжечки были не заполнены.

– Так, ну, все ясно, – удовлетворенно хмыкнул Орлов, рассматривая «трофеи».

В комнату зашло еще несколько жандармов. Невзрачный человечек с рябоватым лицом, в штатском мешковатом костюме, нагнулся к Орлову, что-то шепнул. Орлов засуетился, подбежал к Подтынному.

– Личный переводчик Вернера, – кивнул он в сторону рябого. – Говорит, сам Вернер сейчас придет. Допрашивать… Ну, ты что, ехать собрался? Давай, а то, сам понимаешь, некогда… Тут сейчас такое начнется!..

Прошла неделя с тех пор, как Соликовский и Подтынный поселились в сером бараке. Каждую минуту они ждали команды покинуть город. Круглые сутки во дворе полиции стояли две пароконные повозки, готовые в любой миг унести их подальше на запад. Соликовский то и дело под разными предлогами звонил в жандармерию, чтобы удостовериться, что хозяева его еще здесь и о нем не забыли.

И вот однажды в серый барак, пришел неизвестный мужчина – поджарый, в коротком пальто и фетровой шляпе, со стеком в руке. Небрежно прикоснувшись стеком к плечу проходившего по коридору Подтынного, он на чистом русском языке с едва приметным акцентом произнес:

– Мне нужен господин Соликовский. Закрывшись в кабинете, он просидел наедине с Соликовским около часа. Подтынный ждал в соседней комнате, жадно прислушиваясь к тому, что происходит за стеной, но ничего не смог разобрать. Когда неизвестный вышел, Подтынный бросился к своему начальнику.

Никогда еще не видел он Соликовского таким жалким и напуганным.

– Что случилось? – встрёвоженно спросил Подтынный.

Соликовский не ответил. Он подбежал к окну, удостоверился, что повозки стоят на месте, затем отрывисто приказал:

– Закрой дверь! Живо!

Подтынный поспешил накинуть крючок, дважды повернул ключ в двери. Тем временем Соликовский вынул все ящики из письменного стола, вытряхнул из них бумаги прямо на пол. Потом, не разбирая, ухватил обеими руками кипу бумаг, протянул их Подтынному:

– В печку! Кидай все подряд. Скорее! Подтынный растерянно смотрел на бумаги.

– Ну, чего уставился! – прикрикнул на него Соликовский. – Приказано все уничтожить – ясно теперь тебе? Этот хлыщ из германской контрразведки. Через день-два красные будут здесь!..

Они вдвоем лихорадочно кидали в огонь многочисленные директивы из горуправы, ведомости на выдачу жалованья полицаям, списки арестованных, протоколы допросов…

В руки Подтынному попалась желтая картонная папка с черными тесемками. Аккуратным почерком Кулешова на обложке было выведено: «Дело о «Молодой гвардии». Подтынный раскрыл ее – в папке сиротливо белел единственный листок – донос Почепцова.

Подтынный положил папку на кучу пепла и смотрел, как синие язычки пламени подбирались к белеющему листку и он медленно, будто нехотя, свернулся в трубку и вдруг вспыхнул, выстрелив вверх тоненькой струйкой дыма…

Покончив с бумагами, Соликовский торопливо оделся, нахлобучил на лоб мохнатую папаху с красным верхом. Сунув влажную руку Подтынному, вскочил в повозку, скороговоркой пробормотал:

– В Дьяково смотаюсь… Жинку надо найти. Ты тут… побудь за меня! Я скоро… С Зонсом держи связь в случае чего… А я… я скоро… – И уже на ходу, пересиливая грохот рванувшейся с места подводы, докончил: – …верну-у-усь!..

Первым желанием Подтынного было броситься в другую повозку, помчаться следом за Соликовским. Дикий страх овладел им. Он уже подбежал к беспокойно всхрапывающим лошадям, отвязал поводья… Но, пересилив себя, остановился. Бежать самому, без разрешения немецкого командования? Но куда? Ведь они все равно разыщут его и не простят двойного предательства. Нет, его судьба теперь целиком в руках Гендемана и Зонса. Ему нельзя отрываться от них…

Подойдя к телефону, Подтынный попросил соединить его с Зонсом и, стараясь говорить спокойно, доложил:

– Господин гауптвахтмейстер? Говорит фельдфебель Подтынный. Бывший начальник полиции Соликовский только что бежал из города, передав мне свои полномочия. Жду ваших распоряжений…

В это же время в отдельной комнате городского ресторана, отведенной для особо почетных гостей, шел деловой разговор. Поджарый немец, небрежно постукивая кончиком стека по ножке стола, говорил сидевшему напротив него благообразному человечку с лицом скопца:

– Мы давно следим за вами, господин Кулешов. В нашем управлении заведена специальная папка на ваше имя. О, там есть очень любопытные документы! Уверен, что большевики дорого дали бы, чтобы завладеть ею… Но вы нам нужны. Поэтому большевики не получат эту папку… Надеюсь, вы догадываетесь, что это по нашему требованию вас освободили от работы в полиции? Мы позаботились о том, чтобы весь город узнал: немцы вам не доверяют! Вам нечего бояться большевиков, господин Кулешов. Они вас не тронут…

Кулешов подавленно молчал. Наполненная до краев рюмка, которую он держал обеими руками, предательски дрожала.

– Я хочу уйти с вами, – наконец проговорил он.

– Чепуха! – Немец сердито швырнул салфетку. – Вы нужны нам здесь. Постарайтесь запомнить все, что я вам скажу, Кулешов. Когда в город вступят большевики, вы выйдете их встречать. Вы будете кричать на всех перекрестках о зверствах, которые чинили немцы, обо всем, что вы видели, когда вас насильно заставили работать в полиции. Говорите всю правду – тогда вам поверят… Мы дадим вам знать, когда вы нам понадобитесь. Не предпринимайте ничего сами, чтобы не вызвать подозрений. Вам ясно? Всего хорошего, господин Кулешов!