Но как ни лютовали гитлеровцы, они не смогли поставить молодогвардейцев на колени, сломить их дух. Юные патриоты стойко перенесли все тяжкие испытания, выпавшие на их долю.

Виктор Третьякевич после многократно повторившихся пыток сказал «майстеру»:

– Вы рассчитываете на то, что ваши средневековые орудия пыток произведут устрашающее действие? Напрасно! Мне не надо минуты на раздумывание. Я скажу вам все. Да, это мы убивали фашистов, уничтожали вашу технику. Мы старались делать все, чтобы прогнать вас с нашей земли. Как патриоты своей Родины, мы боролись за ее честь и свободу. За Родину я готов умереть.

Уля Громова с презрением бросила в лицо палачам одну только фразу:

– Я не буду отвечать на ваши вопросы, потому что не признаю за вами права судить меня!

Тоня Иванихина не произнесла ни слова. Она молча перенесла все пытки…

Взбешенные упорством подпольщиков, гитлеровцы все больше распалялись. Все страшнее, все кошмарнее становились истязания.

Так продолжалось до пятнадцатого января.

Хмурое солнце медленно, будто нехотя, поднялось над Краснодоном. Неяркие лучи его осветили серый барак, проникли в окна камер, возвещая начало нового дня.

Светлые блики робко скользнули по стенам, упали на пол, где спали вповалку хлопцы, и, будто чувствуя их ласковое прикосновение, ребята зашевелились, один за другим стали подниматься, протирая глаза.

Первым встал на ноги Николай Жуков – коренастый, как молодой дубок, веселый моряк, участник обороны Севастополя. Стараясь не обращать внимания на острую боль, пронизывающую все тело, Николай сделал физзарядку, насвистывая какой-то веселенький мотив, затем потрепал по плечу спавшего рядом Василия Гукова.

– Эй, пехота! Проспишь все царство небесное. А ну, подъем!

Василий нехотя повернулся, сел. Растирая затекшую руку, сердито посмотрел на шершавые доски пола.

– Ну да, на такой перине заспишься. Все бока отлежал… – И, повернувшись к Николаю, шутливо проворчал: – Чего раскричался? И не пехота я, а в артиллерии служил. Не разбираешься в родах войск, салага…

– Это я салага? – Николай подпрыгнул на месте, вскинул руки на грудь. – Хлопцы, а ну скажите этому сухопутному сверчку, кто быстрее всех Донец переплывает? А кто в городе первенство по гребле держал? Да меня, если хочешь знать, потому и на флот взяли. Туда, понимаешь, особый отбор… – Хитро прищурив глаз, Николай подмигнул хлопцам и повернулся к Василию: – А знаешь, Васек, почему тебя в артиллерию взяли? Есть такое правило: франт – в кавалерии, лодырь – в артиллерии…

– Э, нет, это правило уже не соблюдается, – вмешался в шутливый спор Ваня Земнухов. – Я эту поговорку тоже знаю. Красавцы – во флоте, так ведь дальше? А как же тогда тебя во флот взяли, с таким-то носом? Нарушили правило…

Николай обескураженно пощупал свой нос, растерянно пробормотал:

– И не во флоте, а на флоте. Грамматики не знаешь…

Дружный смех проснувшихся ребят не дал ему договорить.

Неожиданно Толя Попов поднял голову, настороженно осмотрелся.

– А ну, стойте, хлопцы. Что-то тихо кругом…

Все затаили дыхание, прислушиваясь. В самом деле, в бараке было необычно тихо. Даже полицаи, изредка проходившие по коридору, разговаривали между собой вполголоса, ходили крадучись, стараясь не скрипеть половицами.

И все враз поняли, что означает это мрачное затишье…

– Какое число сегодня? – спросил Толя.

– Пятнадцатое, – ответил лежавший рядом с ним Земнухов.

– Так… Именинник я сегодня, выходит. Девятнадцать уже… Мама в этот день всегда пироги пекла… с печенкой… Записку ей надо… Бумаги…

Анатолий пошарил руками вокруг. Кто-то протянул ему клочок бумаги. Карандаша не нашлось. Анатолий достал спичку, смочил ее кровью и вывел: «Поздравь меня, мама, с днем рождения. Не плачь, утри слезы».

Волоча за собой окровавленную, туго перетянутую тряпками ногу, он пополз к выходу. Толкнул головой дверь, с трудом приоткрыл ее.

Возле двери сидел молодой курчавый полицай.

– Эй, ты! – глухо, тоном приказа, сказал Анатолий, протягивая ему записку. – Возьми!.. Матери…

Полицай вскочил, тревожно озираясь, закивал головой:

– Ладно, ладно… Ты не беспокойся. Отнесу. Обязательно отнесу… Как сменюсь с дежурства, так сразу… Я понимаю…

Анатолий снова закрыл дверь и окинул взглядом посеревшие, лица ребят. Усмехнулся, бодро тряхнул светлым чубом.

– Ну, чего притихли? Ваня, запевай-ка нашу, молодогвардейскую… Хорошую песню мы сочинили, а петь приходилось все больше украдкой. Теперь-то можно во весь голос…

И он запел нарочно громко, старательно выговаривая слова:

– О, то ты правильно придумал! – воскликнул Ваня Земнухов, живо сверкнув глазами. – Давайте, хлопцы, дружно! Пусть и девчата за стеной услышат… – И, дирижируя обеими руками, подхватил:

Все, кто был в камере, дружно подхватили знакомую мелодию. Вася Бондарев постучал кулаком в стену, за которой в соседней камере сидели девушки. Оттуда немедленно раздался ответный стук, и в хор включились звонкие девичьи голоса. По всему бараку понеслась задорная песня:

В бессильной злобе фашисты метались по коридору, врывались в камеры, размахивая пистолетами, орали: «Молчать!»

Но молодогвардейцы не обращали на них внимания. Они как будто даже не замечали этих рассвирепевших, брызжущих слюной людей и пели еще громче, еще дружнее, вкладывая в бесхитростные слова песни всю свою ненависть к врагам, всю свою любовь к жизни, к Родине.

В эти последние часы своей жизни отважные комсомольцы хотели только одного: пусть все узнают, что никакие пытки, никакие мучения не сломили их дух, не смогли отнять у них веру в правоту своего дела, в силу своего народа. Своей песней они говорили врагам: советская власть непобедима!

…Поздно ночью в окно дома Поповых кто-то тихо постучал. Таисия Прокофьевна приоткрыла форточку. В форточку впорхнул листок бумаги, затем донесся чей-то приглушенный шепот: «Беги в полицию, может, успеешь попрощаться…»

Не чуя под собой ног, Таисия Прокофьевна выбежала на улицу.

Ярко светила луна. У самого здания полиции Таисия Прокофьевна увидела, как распахнулись ворота, из двора выехала крытая брезентом автомашина и на большой скорости помчалась к шахте № 5. Из-под брезента глухо доносилась песня. Хриплые юношеские голоса негромко пели любимую песню Владимира Ильича:

В этом хоре Таисия Прокофьевна услышала и голос своего сына.

Его вместе с товарищами везли на казнь…

Рассказ Подтынного близился к концу.

– Следствие располагает данными о том, что вы лично участвовали в казни молодогвардейцев. Вы подтверждаете это?