Должно быть, отец заметил мое удивление – по лицу его скользнула короткая улыбка, наверное, чтоб сгладить неловкость. Я выпрыгнул из машины как был, в сапогах, таща ботинки в руке. Ужасно хотелось сказать ему на прощание что-нибудь подходящее – что-то такое, что выразило бы одновременно мое почтение и отвращение к этому месту и к нему самому. Само собой, мне в голову ничего подходящего не пришло, и я только и выдавил: «В добрый час».

Навряд ли отец смог бы сформулировать, что именно тут не так, но улыбка пропала. Из-под капота слабо пахло машинным маслом, петли отчаянно скрипели, а я все стоял, покачивая дверцу туда-сюда. Мы застряли, завязли, глядя друг на друга. Он пошевелил пальцами, показывая, чтоб я закрыл дверь. Я все смотрел на него.

– Закрой, – наконец выдавил он, и я повиновался. Дверца хлопнула и щелкнула, закрываясь, хотя, может, и не защелкнулась до конца. Я все смотрел на силуэт отца через окно. Заурчал мотор, пикап двинулся прочь по темнеющей дороге, задние фары вспыхнули, разгораясь все ярче, ярче, пока не исчезли.

Направленность застольных бесед до и после. Из блокнота С56

Ужин вышел не сказать чтоб вкусным. Консервированный горошек, пюре из сладкой кукурузы, щедро присыпанное красными крупинками перца, а еще что-то вроде мясной буханки – мы называли это «второе по вкусноте», потому что все равно Грейси состава не выдавала. Впрочем, на еду никто не жаловался: она была горячей, да и вообще: она – была.

Мы разложили «второе по вкусноте» по тарелкам. Грейси завела речь о праздниках и торжествах. По всей видимости, завтра по телевизору собирались показывать «Мисс США», а для некоторых членов семейства Спиветов это событие было одним из главных в году.

Доктор Клэр улыбнулась, не переставая жевать.

– А эти женщины хоть что-то умеют делать? Рисовать, например? – Она равнодушно взмахнула вилкой, как будто изображала в шараде работу кистью. – Или карате? Или работать в лаборатории? Или их судят только по внешности?

– Нет! Это конкурс красоты. – Грейси выдала свой фирменный тяжкий вздох. – На «Мисс Америка» есть еще конкурс талантов. Но «Мисс США» гораздо круче.

– Грейси, ты же знаешь, на одной внешности далеко не уедешь. Ручаюсь, у них у всех мозговая гниль.

– А что такое мозговая гниль? – поинтересовался я.

– Мисс Монтана родом из Диллона, – сообщила Грейси. – Она шести футов и одного дюйма ростом. А в папе сколько?

– Шесть футов и три с четвертью дюйма, – отозвался я.

– Вау! – потрясенно выдохнула Грейси и тихонько зашевелила губами, как будто мысленно отсчитывая дюйм за дюймом.

– А вот я считаю, что талант, одаренность – научную одаренность – тоже необходимо брать в расчет.

– Ну, мама! Тогда это выйдет конкурс научных проектов, понимаешь? – Грейси повернулась к ней, и в голос ее прокрались привычно-саркастические нотки. – И никто такое не стал бы смотреть, одна бы скука вышла. Как вся моя жизнь.

Для большей выразительности она набила рот горошком.

– Мне все же кажется, что ты – больше, чем одна только внешность. Надо бы им устроить какой-то конкурс, где учитываются способности – ну, например, как твои актерские. И голос! У тебя, например, очень красивый голос. И потом, ты ведь умеешь играть на гобое?{43}

Грейси аж дернулась. Втянув сквозь зубы небольшое – объемом с грецкий орех – количество воздуха, она отчеканила, обращаясь к своей тарелке:

– Такое у них тоже есть. На «Мисс Америка» проводится конкурс талантов. А это – «Мисс США».

Произнося свою тираду, она гоняла вилкой по тарелке одинокую горошину – медленно и грозно.{44}

– Просто я считаю, им стоило бы поощрять женщин использовать все свои способности в полную силу, – гнула свое доктор Клэр задумчиво-отрешенным голосом (подразумевающим: я вся в мандибулах). – Чтоб те потом могли стать учеными.

Грейси так и уставилась на нее. Открыла было рот, снова закрыла, возвела глаза к потолку, словно для того, чтобы собраться с мыслями, и, наконец, заговорила, точно обращаясь к малому ребенку:

– Мама, я знаю, тебе нелегко меня слушать. Но ты все же попытайся, пожалуйста. Мне нравится конкурс «Мисс США». Это конкурс красоты. И его участницы совсем не умные. Они тупые и очень красивые, и они мне нравятся. Это не научная лаборатория – это просто для развлечения. Для раз-вле-че-ни-я.

Похоже, манера Грейс говорить, как с дошкольником, действовала на доктора Клэр умиротворяюще. Она сидела тихо и внимательно слушала.

– И я, – продолжила Грейс, – хочу хоть на час забыть, что медленно умираю на этом кретинском ранчо в кретинской Монтане, точно слепой котенок.

Упоминание слепого котенка застало всех врасплох. Мы ошеломленно переглянулись, а потом Грейси смущенно отвернулась. Сама фраза была своеобразной данью уважения нашему отцу, но в устах Грейси прозвучала как-то неуместно, дешево – в общем русле неизменно демонстрируемой ею последние несколько лет идеи: что это семейство постепенно убивает в ней великую актрису, обрекая ее, бедняжку, навсегда остаться простой сельской девушкой с надломленным духом.

Далее состоялся классический припадочный выход. Грейси 1) вытащила из кармана свой айпод и воткнула в уши наушники – сперва в левое ухо, потом в правое; 2) вылила на остатки «второго по вкусноте» виноградный сок из стакана; и 3) гордо удалилась со сцены. Вилка у нее на тарелке угрожающе позвякивала.

Сказать по правде, вплоть до упоминания слепого котенка и припадочного выхода я не особо-то прислушивался к разговору, потому что такой ритуал полнейшего взаимонепонимания они разыгрывали почти каждый вечер.

– Как поработали с отцом? – спросила доктор Клэр. Грейси гремела посудой в кухне.{45}

Я не сразу осознал, что внимание публики теперь перенесено на меня, поэтому чуть запоздал с ответом.

– Нормально. Ну, то есть нормально поработали. По-моему, он не очень доволен водой. Мне показалось, ее как-то мало. Я не производил замеров, но выглядит низковато.

– Как он там?

– Нормально, наверное. А тебе показалось, с ним что-то не так?

– Ну, ты ж его знаешь. Он ничего не говорит, но мне кажется, с ним что-то не ладное. Что-то…

– А что, например?

– Он ужасно упрям, как дело касается любой новой идеи. Боится перемен.

– Какой еще новой идеи?

– Ты за ним не замужем, – расплывчато ответила она и положила вилку, знаменуя тем самым конец темы.

– Я завтра собираюсь на север, в район Калиспелла, – сообщила она.{46}

– Зачем?

– Сбор материала.

– Ищешь монаха-скакуна? – спросил я, но тут же осекся.

Она отозвалась не сразу.

– Ну, в некотором роде. Ну, то есть я надеялась… Словом, да.

Некоторое время мы сидели за столом молча. Я ел свою порцию горошка, она свою. Грейси все еще громыхала на кухне.

– Поедешь со мной? – спросила доктор Клэр.

– Куда?

– К Калиспеллу. Было бы здорово, если б ты мне помог.

В любой другой день я бы ухватился за это предложение обеими руками. Она нечасто приглашала меня в такие поездки – должно быть, раздражалась, что я весь день заглядываю через плечо. Но когда ей требовался иллюстратор, я упивался шансом понаблюдать ее за работой. Что там ни говори об одержимости и упрямстве моей матери, однако с сачком для ловли насекомых в руке она становилась настоящим виртуозом. Она не знала равных – потому-то я и боялся, что уж коли она за все эти годы не нашла своего монаха-скакуна, то его просто-напросто не существует в природе.

Теперь же я чувствовал, что предаю ее. Но я не мог, никак не мог отправиться с ней на север, потому что мне предстояла поездка совсем в другую сторону – в Колумбию, в Вашингтон. Вашингтон! Я быстро прикинул, не сознаться ли во всем, прямо вот сейчас, за обеденным столом. Горошек, мясная буханка – все создавало атмосферу безопасности. В окружении незатейливой символики моей семьи – единственной семьи, что у меня была, – я бы еще мог, пожалуй, выйти сухим из воды. Уж коли я не могу довериться родной матери – кому мне вообще доверять?