…Рыжая, как лисий мех, степь. У горизонта невысокий, выжженный солнцем хребет Каратау. Само название, кажется, отбрасывает тень на иссеченные ветром склоны. Каратау — Черные горы...

«А может быть, их назвали Черными не только за угрюмый вид, но из-за выходов фосфоритов?» — думаю я. Но шофер-казах, которому говорю о своем предположении, разом отвергает и то и другое:

— «Черные» — значит свободные от снега и зимой, черные от разнотравья и темной полыни. Придет сюда овца из Муюнкумов, изнуренная месячным переходом по пустыне, и здесь отъестся, станет как налитая, и руно ее заблестит под солнцем. Это уж теперь название, можно сказать, приобрело второй смысл...

Наша дорога бежит в город Каратау. В окно машины врывается прохладный с привкусом пыли ветер. Приближаются, блестя окнами, многоэтажные дома. В ожерелье деревьев, как расплавленный металл, сияет озеро Жартас, а по нему чайками проносятся парусные лодки...

— А знаете, с чего мы здесь начинали?

Известно: старожилы знают все. Они показали мне место, откуда «пошел есть» город Каратау, то самое, где стоял дом мельника Ахбекова. И все-таки я знал: город этот начинался гораздо раньше, чем сюда пришли строители.

...Жил в этих местах мечтатель, некий В. В. Васильев. Еще в 1913 году он представил властям план превращения пустыни в сад. Правитель здешних мест сдал план в архив с такой надписью: «Кому нужен проект орошения долины, населенной инородцами?» Через четыре года Васильев, уже председатель уездного Совета, обратился с тем же проектом к В. И. Ленину, и 17 мая 1918 года, несмотря на голод и разруху, правительство Советской Республики издало декрет «Об организации оросительных работ в Туркестане».

Теперь за Каратау — цветущие поля, сразу за городом — большое озеро. Вода с гор, собранная ирригационными сооружениями, помогла создать здесь оазис. Но славу городу принесла не она, а невзрачный темно-серый камень — фосфорит.

Более полувека назад, когда над безлюдными хребтами Каратау гулял лишь ветер пустыни, академик Д. Н. Прянишников выдвинул идею — химия способна творить... континенты. Ученый доказал: если земле дать вдоволь химических удобрений, то страна получит такой урожай, как если бы из вод океана всплыл новый плодоносящий континент. Континент этот должен был покоиться на «трех китах» — азоте, калии и фосфоре. Первого «кита» можно было создать прямо из воздуха, второго «откопали» вместе с открытием Березниковского бассейна. А вот с фосфоритами, без которых весь «континент» мог погрузиться обратно в море, — ну что за устойчивость при опоре на две точки? — дела были из рук вон плохи.

...В начале двадцатых годов по темной Москве шел... «фосфорический» монах. Случайный прохожий, завидев его, прятался в подворотню. А будущий академик С. И. Вольфкович, схожий с монахом разве что аскетическим видом, возвращался домой из лаборатории, где вместе с А. Е. Ферсманом искал пути к тайне, как перерабатывать бедные российские фосфориты, и мечтал... о Каратау.

Нужен, очень нужен был большой фосфоритный бассейн в центре Средней Азии, среди хлопковых плантаций — главных потребителей этого элемента. А его не было ни тогда, ни через десять, ни через пятнадцать лет.

Что ж, разводили руками ученые, природе не прикажешь: припаси, мол, руду там, где она нам больше всего нужна...

В 1939 году геолог И. И. Машкара производил съемку в районе Каратау. Возле реки Беркуты он обратил внимание на выход темных минералов. На изломе минерал тоже был темным. «Не фосфорит ли?» — мелькнула догадка. Пробы отослали в Москву, и вскоре Машкару поздравили с открытием... бокситов. Ошибка знаменательная. В фосфориты не верили. Лишь после долгих мытарств образцы попали в НИИУИФ — Научно-исследовательский институт по удобрениям и инсектофунгицидам, и в них обнаружили необычно высокое содержание пятиокиси фосфора, основы удобрений.

Открытие? Пока еще наполовину. Важно было определить, сколько фосфорита в Каратау, имеют ли его залежи промышленное значение. Из Москвы выехала экспедиция под руководством П. Л. Безрукова — теперь он океанолог, член-корреспондент АН СССР. На пятые сутки поезд привез ученых в Аулис-Ату (ныне Джамбул). Там, на базаре, обзавелись транспортом — парой лошадей. Первую стоянку разбили у реки Кыршакбакты. На второй день Безруков обнаружил фосфорит: понюхал — характерный запах, капнул молибденово-кислым аммонием — сильная реакция. Сомнений нет. Но много ли здесь этого светоносного камня? В районе речки Беркуты нашли еще одно месторождение. Как же был удивлен начальник почты в селе Байкадам, когда трое серьезных людей стали отправлять из его отделения посылки с камнями...

Вскоре почти все главные месторождения «камня плодородия» были открыты. На юге Казахстана вырисовывался фосфоритный бассейн с запасами в миллиарды тонн!

Здесь в нашем рассказе можно было бы поставить точку: четыре года шла война, а фосфорит — мирный минерал. Но жизнь поставила здесь запятую. Работы не прекращались даже в самое критическое для страны время. Так, летом 1942 года сто десять километров рельсовых путей было отправлено на сооружение железной дороги Джамбул — Чулактау. В тот самый год, когда для прокладки рокады под Сталинградом были демонтированы пути довоенного БАМа. Первая руда пошла на переработку, когда пушки уже отгремели.

В 1946 году группа геологов, в том числе И. И. Машкара и П. Л. Безруков, была удостоена Государственной премии за открытие в районе Каратау — Жанатас — Джамбул уникального фосфорного бассейна. Подобные бассейны есть лишь в нескольких местах планеты — в США, Северной Африке, на Кольском полуострове.

С тех предвоенных и военных лет прошло немало времени. Сегодня, опираясь на Каратау-Джамбулский производственный комплекс, Казахстан дает почти девять десятых всего фосфора, добываемого в стране, шестьдесят процентов кормовых фосфатов, основную долю минеральных удобрений...

Теперь вопрос не в том — где взять фосфориты? Проблема добычи повернулась иной острой гранью. Для производственного объединения Джамбул — Каратау — Жанатас — это комплексная переработка фосфоритов, или, что звучит привычнее, рациональное использование недр. И даже шире — рациональное природопользование.

За стеклом бежит железная дорога — та самая, что строили в годы войны. Рядом шоссе — проложенное позже. И вдруг, словно эхо боев, — взрывы. Когда мы подъехали к руднику «Аксай», дым от взрывов уже рассеялся. Мощные экскаваторы вонзали зубья ковшей в темно-бурую землю. Огромные самосвалы вывозили руду. Дым из выхлопных труб и пыль висели над карьером.

Мне приходилось видеть открытые разработки в разных концах страны. Огромные лунные кратеры Росвумчорра — на Кольском полуострове, гигантские провалы в казахстанском городе Рудном, безбрежные аккуратные карьеры в Орджоникидзе, на юге Украины. Рудник «Аксай» отличается от них — больше всего он напоминает узкую глубокую рану в чреве земли.

Рассказывают, что космонавт В. Ф. Быковский, пролетая над Южным Казахстаном, сообщал: «Вижу каратауский разлом». И хотя речь, видимо, идет о разломе геологическом, не исключено, что из космоса виден гигантский рубец — карьеры «Аксай» и «Жанатас».

Я спрашивал некоторых горняков: а что будет, когда выработают на старом месте всю руду? «Так земли же вон как много», — отвечали они, указывая на степь. Другие улыбались: мол, нельзя изжарить яичницу, не разбив яйца, что означало, видимо, — либо фосфорит, либо нетронутая земля.

Что ж, нечто подобное я слышал много лет назад в другом месте — в украинском городе Орджоникидзе. А потом, когда карьеры окружили город удушливым пыльным кольцом, горняки решили: нужна рекультивация отработанных земель. Теперь на месте старых карьеров колосятся поля, цветут сады.