Предубежденность появляется из-за склонности человеческого ума воспринимать и обрабатывать информацию при помощи категорий. «Категории» — это более приятное и нейтральное слово, чем «стереотипы», но это одно и то же. Когнитивные психологи рассматривают стереотипы как механизмы для экономии энергии, позволяющие нам принимать эффективные решения на основе нашего прошлого опыта, помогающие быстро перерабатывать новую и вспоминать ранее полученную информацию, понимать реальные различия между группами и предсказывать, часто довольно точно, как другие будут поступать или что они думают [63]. Мы мудро полагаемся на стереотипы и быстрый доступ к информации, который они нам предоставляют, чтобы избежать опасности, познакомиться с теми, кто может стать нашими друзьями, выбрать учебное заведение или работу или понять, что именно этот человек в переполненной людьми комнате станет любовью всей нашей жизни.
Это позитивные аспекты стереотипов. Негативные же аспекты связаны с тем, что мы преуменьшаем различия между объектами внутри категории и преувеличиваем различия между категориями. Жители «красных» штатов, где большинство голосует за республиканцев, и «синих» штатов, где большинство голосует за демократов, часто относят друг друга к разным, непересекающимся категориям, но многие жители консервативного штата Канзас хотят, чтобы в школах преподавали теорию эволюции Дарвина, хотя она исключена из обязательной школьной программы, а многие жители либерального штата Калифорния не одобряют принятый в этом штате закон, одобряющий однополые браки. Все мы признаем вариации внутри нашего пола, партии, национальности или страны, но мы склонны смело обобщать на основе всего нескольких контактов с представителями других категорий и зачислять их всех в единую категорию «они». Эта привычка формируется у нас очень рано. Социальный психолог Мэрилин Бруэр, много лет изучавшая природу стереотипов, рассказывает, что однажды ее дочка, вернувшись из детского сада, пожаловалась, что «все мальчики — плаксы» [64]. Девочка сделала такой вывод, увидев, как плакали два мальчика, которые первый раз пришли в детский сад. Бруэр, всегда остающаяся ученой, спросила дочку, разве она никогда не видела плачущих маленьких девочек? «О да, — ответила дочка. — Но только некоторые девочки плачут. Я ведь не плачу».
Маленькая дочка уже разделяла мир, как все мы делаем, на «нас» и «их». Мы — это самая важная социальная категория в системе организации работы мозга. Даже коллективные местоимения, такие как «мы» и «они» — это мощные эмоциональные сигналы. В одном эксперименте, участники которого верили, что будут проверяться их вербальные (речевые) навыки, бессмысленные слоги, такие как ксех, йоф, лаж или вух, случайным образом объединялись в пары или со словами, обозначающими нашу «внутреннюю» группу («нас», «мы» или «наше»), «внешнюю» группу («их», «они», «им») или, для контроля, с другими местоимениями (такими как «он», «ее» или «ваше»). Потом все должны были оценить, насколько приятным был каждый из бессмысленных слогов. Вас может удивить, с какой стати у человека может появиться эмоциональное отношение к таким бессмысленным словам как йоф, или почему вух нравится больше, чем лаж. Тем не менее, участникам эксперимента больше нравились именно те бессмысленные слоги, которые появлялись в паре с местоимениями, относящимися к «своей группе» [65]. Никто из них не догадался, почему так происходит, и не понял, что на привлекательность слога влияло местоимение, с которым его ассоциировали.
Как только люди создали категорию «мы», они начали воспринимать всех, к ней не относящихся, как не-нас. Конкретное содержание категории «мы» может меняться мгновенно: это мы, деликатные люди со Среднего Запада, а не вы, вульгарные люди с побережья, это мы, счастливые владельцы автомобиля Toyota Prius с гибридным экологичным двигателем, а не вы, бездумные транжиры бензина, это мы, болельщики бейсбольной команды Boston Red Sox, а не вы, болельщики Los Angeles Angels (или двух любых других бейсбольных команд). Принадлежность к категории «мы» можно за одну минуту создать в лаборатории, как показал Генри Тайфел с коллегами в классическом эксперименте с британскими школьниками [66]. Тайфел сначала показывал этим мальчикам слайды с разным количеством точек, а потом просил высказать догадку о количестве точек на слайде. Он в случайном порядке говорил некоторым мальчикам, что они преувеличивали количество точек, а другим — что они его преуменьшали, а потом просил всех их выполнять другое задание. На этой стадии эксперимента они могли присуждать очки другим мальчикам, которых характеризовали как «преувеличивающих» или «преуменьшающих». Хотя каждый из мальчиков работал в отдельной кабинке и не видел других участников эксперимента, почти все они присуждали больше очков тем, кто, как они думали, относился к «их» категории. Когда они выходили из комнаты, другие мальчики спрашивали: «Кто ты?». Представители той же категории реагировали на ответ приветственными криками, а те, кого отнесли к другой категории — неодобрительным свистом.
Очевидно, некоторые категории важнее для нашей самоидентификации, чем тип автомобиля, на котором мы ездим или количество точек на слайде. Это, например, наш пол, сексуальная ориентация, религия, политические предпочтения, национальность, гражданство. Без ощущения принадлежности к группам, придающим смысл нашей жизни, помогающим нашей самоидентификации и определению жизненных целей, у нас бы возникло неприятное ощущение, что мы — песчинки, дрейфующие в неизвестном направлении во вселенной. Поэтому мы делаем все возможное, чтобы сохранять эти связи. Эволюционные психологи утверждают, что этноцентризм — убежденность в том, что наша культура, нация или религия превосходят другие, помогает выживать, укрепляя наши связи с нашими первичными социальными группами и повышая нашу готовность работать для этих групп, сражаться за них, а иногда — и умирать. Когда все идет хорошо, люди относятся вполне толерантно к другим культурам и религиям — они даже относятся терпимо к противоположному полу! Но, если они обозлены, встревожены или ощущают угрозу, их типичная реакция — активация их «Слепых зон». Мы — люди интеллектуальные и способные к глубоким чувствам, а они — тупые, они — плаксы, они не понимают значения любви, стыда, горя или раскаяния [67].
Уже сами раздумья о том, что они не так умны или рассудительны, как мы, приводят к тому, что нам кажутся ближе те, кто похож на нас. Но не менее важно, что это позволяет нам оправдывать то, как мы обращаемся с ними. Обычно думают, что стереотипы вызывают дискриминацию: Эл Кампанис, считавший, что темнокожим не хватает «необходимых» для менеджера качеств, отказывается нанимать их на должности менеджеров. Но теория когнитивного диссонанса показывает, что причинная связь аттитюдов и поступков работает в обоих направлениях. Часто именно реальная дискриминация создает стереотип для самооправдания: Эл Кампанис, которому не хватало воли или смелости настаивать, чтобы бейсбольный клуб Dodgers нанимал темнокожих менеджеров, оправдывает свое бездействия, убеждая себя в том, будто темнокожие люди все равно не справятся с такой работой. Сходным образом, если мы поработили членов другой группы, лишили их возможности получить хорошее образование или работу, не допускаем их в свою профессию или отказываем им в полноценных гражданских правах, то мы формируем и используем стереотипы для оправдания своих действий. Убеждая себя в том, что они — низкие, не способные к обучению, некомпетентные, от природы не способные к математике, аморальные, греховные, тупые или вообще «недочеловеки», мы избегаем чувства вины и угрызений совести, размышляя о том, как мы с ними обращаемся. И мы, определенно, не ощущаем, что предубеждены по отношению к ним. Ну как же, нам даже нравятся некоторые их этих людей, пока они знают свое место, которое, кстати, не здесь: не в нашем клубе, не в нашем университете или не в нашей профессии и не в нашем районе. Короче говоря, мы используем стереотипы, чтобы оправдать свое поведение, так как иначе у нас могло бы сложиться негативное мнение о себе или о нашей стране.
