…И вот – октябрь, школа. Началась моя школьная жизнь. «Вставай ото сна чуть пораньше, чтобы успеть занять свое место за партой; внимательно слушай Елизавету Ивановну: внимательно готовь уроки – дома их никто никогда не проверяет, даже не расспрашивает о них. Тем больше ответственности лежит на тебе самом». Так говорил я себе, так старался поступать. Через год Елизавета Ивановна переехала в Баку – возможности обучения подросших дочерей в Шемахе были исчерпаны, им стала нужной столичная школа – средняя, потом высшая. Место учительницы в моем классе заняла не слишком «отесанная», порой откровенно грубая Юлия Ивановна Воскресенская. Учителя менялись, в благодарной памяти живут Ольга Михайловна Шепелева-Корхова, Дмитрий Алексеевич Невядомский, Иван Харитонович Ясько, Фатали (Фатх Али) Фаталиевич Фаталибеков… И, конечно, вспоминается кое-что забавное, связанное с ними. Ученики из молоканских (сектантских при царизме) сел не могли запомнить названий латиноамериканских стран. «Как же так? – нетерпеливо спрашивает наш географ Невядомский. – Неужели так трудно запомнить? Смотрите – высовывает один палец из кулака: Уру – гвай! Смотрите (высовывает два пальца): Пара – гвай! Власов, Бучнев, Иорин, Половинкин – смотрите!»…
Бывало и другое. Проживала в Шемахе дама средних лет Павла Дмитриевна Артемьева. Неизвестно, где и кем она служила, только вот учила танцевать сазоновских младших дочек, Аню и Лену. Доныне в памяти звучит музыка, которой она сопровождала занятия, сидя за клубным (отнятым у Сазоновых) пианино. И вдруг стала Павла Дмитриевна учительницей математики. Был первый день занятий в нашем седьмом классе, когда, буквально влетев в классное помещение и не здороваясь, она резко спросила у всех нас: «Что такое коэффициент?»
Постепенно привыкнув к школьным занятиям, я стал все нетерпеливее, внимательнее приглядываться к Шемахе. Этому способствовали живые впечатления, которых накапливалось все больше, – они требовали объяснения, проникновения в глубины истории. Что и как было раньше, что из этого оставлено теперь для наших глаз и размышлений…
Если не предаваться текущим делам без остатка, а вдруг замедлить шаг, остановиться, приглядеться… Если всматриваться в то, мимо чего безучастно спешат прохожие… Шемаха оправдает надежды узнать нечто новое.
Иногда в город приезжал боец Сали Сулейман. Афиши изображали его обнаженным до пояса, на теле выделялись могучие мышцы. Он будет выступать в караван-сарае. Сперва по наложенным на него доскам пройдет грузовик. Потом он руками удержит две пары лошадей, рвущихся в разные стороны. Чудеса! Я глядел в афишу и передо мной незримо проходили страницы «Тысячи и одной ночи» с описанными на них необычными деяниями героев. Запах Востока! А вот – что это за толпа собралась в начале главной улицы, стремительно спускающейся к роднику, над которым – камень с высеченной на нем армянской надписью? Толпа. Зачем? Я пробираюсь мимо знакомых и незнакомых «тюрок», вижу: меж двух высоких столбов натянут канат. Сейчас по нему пойдет человек с шестом. Захватывающее и опасное представление – достаточно мельчайшей неточности шага и… Ужасно подумать о том, что таится за этим «и». Ничто не должно отвлечь смельчака, нужна полная тишина. За этим следят два горожанина в надетых для устрашения ослушников масках: один выбрал козлиную морду, другой – бычью. Толпа зрителей как-то протолкнула меня вперед, ко мне угрожающе повернулся «бык», я испуганно попятился. К счастью, канатоходец благополучно прошел от столба до столба, бывают же такие люди! «Смелость и совершенство нужны в каждом деле. Вот, быть бы похожим на этого канатоходца!» – с такой мыслью я покидал зрелище. И вновь этот запах Востока, малознакомый и волнующий: сколько тайн в каждом его дуновении! Восток… «В России-то, в западных странах по канатам не ходят», – подумалось мне.
Приглядишься – на каждом шагу восточный ветер в этой Шемахе, неистребимый след ее давнего прошлого. На главной площади перед уцелевшей колокольней российского собора расположился караван верблюдов. Животные легли, отдыхают, завтра погонщики поведут их куда-то дальше. А вот в некоторых дворах появляется торговец персидскими тканями – зеленый, желтый, синий шелк рядами уложен внутри деревянного корытца, примостившегося на голове продавца. Перед прекрасными покупательницами корытце быстро спускается с головы, ткани расхваливаются. Увы, зайти можно не в каждый двор: за слепыми, без единого окна уличными стенами домов мужья оберегают своих красавиц от всяких искушений. Вздохнув, человек с корытцем ищет новые места сбыта своего товара. Но что это за глубокие шрамы, пересекающие его лоб? Опытный глаз узнает: продавец тканей – мусульманин-шиит, поэтому не раз он ударял себя по лбу лезвием кинжала в знак скорби по внуку пророка Мухаммада – имаму Хусейну, убитому в VII веке. Мне уже не раз доводилось видеть шествия таких скорбящих, слышать их возгласы: «Шах Хусейн! Вайх Хусейн! (Герой Хусейн! Горе, Хусейн!) – долго стояли в ушах.
Разраставшееся любопытство по отношению к разным сторонам восточной жизни вылилось в то, что во время школьных каникул я стал прогуливаться все дальше от центра Шемахи. Брат Иосиф уже не бывал моим спутником: Восток его особо не занимал, в свободные от работы часы он «болел» техникой, задумываясь – «как это устроено, как работа одной частички, пружины, колесика зависит от другой такой же крохотки?» Для глухого хирурга он в будущем починит сложный немецкий слуховой прибор – никто другой в Шемахе не смог это сделать. Этими же золотыми руками Иосиф изготовил ряд музыкальных инструментов. Наконец, папа купил по случаю, за 42 рубля, скрипку Амати. Иосиф был безмерно счастлив – такое определение, пожалуй, даже слишком скромно.
В основе нашего юного неравнодушия к музыке была не только мамина кровь, струившаяся у нас в жилах. Знакомая, некая Анна Васильевна Мирзоева, переезжая в Баку, оставила нам на временное хранение старинный граммофон с «допотопными» пластинками. Так мы впервые услышали «Аиду» и «Кармен», «Графа Люксембурга», далее шли «Пиковая дама» и «Времена года» Чайковского, вальсы Штрауса, «Интродукция и рондо каприччиозо» Сен-Санса. И остро хотелось творить подобное.
Мои путешествия сперва открыли мне географическую природу Шемахи: она расположена значительно выше Баку, на широко простертом спуске от скалистой горы Лютры к узкой извилистой речке Загаловачай. Соответственно город состоит из верхней и нижней частей.
На улицах верхней части стояли здания государственных учреждений, теснились частные лавки. Здесь находились и дома, в которых наша семья последовательно снимала комнаты. Однажды пришлось жить в милицейском участке, дверь нашего жилища приходилась как раз против двери арестантской камеры. Узников ежедневно выпускали в общий двор на прогулку. Двое из них, как говорили, приговоренные к смертной казни, были в кандалах.
Нижняя часть города начиналась от южных ворот городской больницы, где наш отец одно время работал заведующим хозяйством. За воротами открывался вид на неширокую каменистую улицу, стремившуюся вниз. Я осторожно спускался. Вот справа замурованный вход. Это могила некоего почитаемого старца, в Шемахе она не одна. Слово «пир», означающее в персидском языке именно такого старца, азербайджанцы произносят вполголоса, со страхом и преклонением перед памятью обозначенного им святого.
А вот ниже по улице, с левой стороны, вход в широкий пустынный двор, поросший травой. Тут стоят осыпавшиеся стены разрушенной мечети. На месте бывшего пола – бурьян и чертополох, другие сорные травы. Но в углу двора заметно полуподвальное помещение с навязанными на решетку окна поминальными лоскутами – в помещении схоронен еще один святой человек; на могильной плите светится неяркий огонек небольшой керосиновой лампы.
Дальнейшие шаги выводили меня на параллельную улицу, и тут сразу открывался вид на пролегавший далеко внизу караванный путь. На нем прямо перед глазами возвышается Джума – Соборная, то есть Пятничная, мечеть с пересохшим бассейном для омовения, превращенная новыми властями в зернохранилище. Далее по пятницам – в Шемахе это выходной день – кипит жизнью «нижний базар», как выражаются горожане. Теперь часть лавок переехала в верхний город – говорят, что там слабее ощущаются подземные толчки, посещающие Шемаху. Но за бывшими лавками встает еще одно святилище – мечеть Сары Топрак – «Желтая Земля». Она еще втихомолку действует, но кажется, городские власти решили разместить в ней тюрьму.
