В древней Аравии Китай считался краем света. Тем не менее в 651 году, через неполных двадцать лет после смерти Мухаммада, поглощенное внешними завоеваниями и внутренней борьбой молодое мусульманское государство отправило в загадочную дальневосточную страну свое посольство. За розовыми мгновениями вручения даров и установления вечной дружбы мединский халиф и его окружение видели огромный рынок внутреннего Китая; овладение им для разраставшейся державы было так важно, что могло исключать всякие другие цели.

В следующем VIII веке было послано уже пять посольств «на край света» — в 711, 712 и три в 798 году. На исходе восьмого столетия появляется и закладывает основу средне­векового представления арабов о странах мира известный чертеж Абдаллаха, сына арабского завоевателя Египта Амра ибн аль-Аса; Абдаллах представил землю в образе птицы, где Китай занимает место головы, Индия и хазары — крыльев, ядро халифата — Хиджаз, Ирак, Сирия, Египет составляют грудь, его западные области — хвост.

В 851 году, двести лет спустя после первого посольства арабов в Китай, появилась книга Абу Зайда Сирафского «Известия о Китае и об Индии». Она основана на подлин­ных свидетельствах очевидцев — купца Сулаймана и моряка Ибн Вахба; последний даже проник в столицу Китая и удо­стоился приема у императора. Таким образом, перед нами надежный источник; при осторожном отношении, которого требует всякое показание, он может поведать о многом. Арабские сведения о Китае в пору Абу Зайда были уже довольно обширными. Мореплаватели из Юго-Западной Азии, где наиболее обычны пустыни и пересыхающие потоки, попав на восточный край материка, конечно, сразу были поражены обилием ухоженных, плодородных земель, простертых между могучими реками, роскошным буйством природы. Быть может, от упоения виденным и возникла единодушная оценка авторами описаний местных жителей как честных, трудолюбивых и гостеприимных. Но как в таком случае объяснить ужасную расправу 879 года — спустя менее чем тридцать лет после выхода книги Абу Зайда — в Гуанчжоу, когда 120 тысяч арабских, персидских, еврейских и хрис­тианских купцов стали в «ночь длинных нолсей» жертвой восстания Хуан Чао? Естественно думать, что действия преуспевавших иноземцев не всегда строго сверялись ими с требованиями совести. На такую мысль наводит истори­ческий факт — в 758 году арабские и персидские суда

124

захватили Гуанчжоу — не попросили гостеприимства, а именно захватили. Вероятно, это и вызвало акт возмездия. Возмущение народа в конце концов привело к тому, что перестали щадить невиновных.

По-видимому, вследствие описанных событий арабские торговцы в дальнейшем обязывались заключать особые договора с местными властями. В соответствии с указанными договорами внутренние вопросы арабской колонии решались мусульманским судьей, избранным из числа ее членов, но за чертой поселения права его кончались. Направляясь в торговое путешествие по стране, каждый пришлый купец должен был иметь местный вид на жительство и заверен­ный властями список перевозимых товаров. Ввоз последних в страну разрешался только в конце лета, где близкое начало обратного муссона заставляло негоциантов из Юго-Западной Азии быть уступчивыми в ценах. Их жизнь, как и содержимое их сундуков, находилась под охраной госу­дарства; но пользовавшиеся благами безопасности постоянно чувствовали на себе недремлющее око надзора.

Таким образом, южный Китай отнюдь не был для арабов схож с западной Индией, где они имели большую свободу, и тем более с Восточной Африкой, на рынках которой они были хозяевами положения. Однако изворот­ливость и опыт иноземцев были столь велики, что вслед за Гуанчжоу они, продвигаясь вдоль китайского побережья на северо-восток, основали новые колонии в Цюаньчжоу (Зайтун), а также в Ганьпу (Ханфу) около знаменитого в средние века города Ханчжоу. Так, дойдя до входа уже в центральный Китай, купцы из халифата стали довольно твердой ногой на всем пространстве южнокитайского рынка — в том благодатном крае, о котором старая китай­ская поговорка свидетельствует: «Четыре «хорошо» — ро­диться в Сучжоу, жить в Ханчжоу, кушать в Гуанчжоу и умереть в Лючжоу». Главными предметами арабского ввоза в китайские порты были медь, слоновая кость, ладан, ткани, а вывоза — шелк и фарфор. Выходя в Восточно-Китайское море, путешественники из Аравии открыли для себя Тайвань (Гур) и воздали должное местной стали — из нее делались мечи, «рассекающие всякое железо», как восхищенно отмечает Ахмад ибн Маджид; говорит он и о «китайском якоре» (по-видимому, тайваньском) на неко­торых арабских судах.

Китайские торговые плавания на дальний запад занимали более скромное место в истории индоокеанских связей. После «хожений» к «Западному морю» (Си Хай), «омыва­ющему царство мертвых», при первой династии Хань (206 г.

125

до н. э.—8 г. н. э.) суда из Китая было уже привычно видеть в предысламской Хире, затем последовательно в Убулле, Сирафе и Хурмузе — из века в век заморские «гости», свидетели падения одних гаваней и возвышения других, постепенно хотступают по Персидскому заливу к вос­току. Посещения были более или менее частыми; однако, по мере того как в государстве ислама воцаряется тревога и начинается распад единой державы, когда слепой лик войны становится опасен и своим и чужим, пришельцы оказываются вынужденными покинуть мусульманские воды: за исключением отдельных случаев, китайские суда на исходе средневековья доходят лишь до Каликута, даже до Кайяла в восточной Индии, а подчас лишь до Калы в Индокитае. Впрочем, только торговля со странами Бенгальского залива, с Юго-Восточной Азией, Индонезией и Филиппинами сама по себе делала торговую жизнь Китая, особенно южного, сравнительно полнокровной.

...Те арабские купцы, которые не оседали в дальневос­точной империи, покидали ее берега с наступлением северо­восточного муссона, в октябре. Декабрь видел их огибающими Малакку; в январе суда проходили Бенгальский залив; в феврале за кормой оставалась Индия со своими много­численными островами; март встречал путников (наконец!) в южноарабской гавани Райсут. На то, чтобы добраться до родных мест, у морепроходцев из халифата уходило шесть месяцев, заключенных между осенним и весенним равно­денствиями; но это было возможно лишь при дальнем пла­вании, а каботаж значительно удлинял срок. В апреле обратный муссон позволял усталым путешественникам окончательно добраться домой — где-нибудь в Персидском заливе — или прибыть в порт, откуда уже можно было плыть к мусульманскому Западу. Покачиваясь после долгих плаваний, они сходили на берег, радостно ступая по земной тверди, удовлетворенные надежностью и покоем. Пройдет совсем немного времени, и самые алчные купцы — вспомним о Синдбаде Мореходе — и самые неимущие моряки станут собираться в новые странствия.

Корабли Васко да Гамы. Их вел арабский лоцман Ахмад ибн Маджид

ТАЛАНТ И ТРУД АРАБСКИХ СУДОСТРОИТЕЛЕЙ И КОРМЧИХ

Мы постоянно нуждаемся в плотниках и конопатчиках для содержания в исправнос­ти кораблей...

Папирус от правителя Египта Курры ибн Шарика градоправи­телю греку Василию (VIII в.)

Естественным порождением арабского мореплавания были судостроительные верфи, совмещавшие изготовление новых судов («маркаб») с починкой поврежденных. Самые древние аравийские верфи располагались в Адене и Маскате, Хисн ал-Гурабе и ал-Мудже (Мохе). Еще на заре ислама они обслуживали торговую деятельность западноазиатских купцов в Индийском океане. Количество верфей в мусуль­манское время увеличилось — суда стали строить и на бе­регах Персидского залива, который в столетия расцвета багдадского халифата был первым звеном международного торгового пути из Европы в Китай.

Судостроительные и судоремонтные «изготовительные дворы» появились позднее на востоке и юге Средиземного моря. Связанная с выходом первых мусульман за пределы Аравии и завоевательным их продвижением в сопредельные страны, организация их проводилась в сжатые сроки — ее неуспех ставил бы под вопрос арабскую власть над покорен­ными землями. Во время правления наместника мединского халифа в Сирии Му'авии ибн Абу Суфьяна в середине VII века открылись верфи в сирийских портах Акке и Тире. Тогда же важным центром судостроительного искусства стала Александрия в Египте, несколько позднее к ней добавился нильский остров Равда (674 г.), откуда изготовление и по­чинка судов были в 937 году переведены в Фустат, а после 969 года — в гавань только что основанного Каира — Макс. Постепенно рядом с этими предприятиями встали верфи в Дамиетте, Триполи африканском и Сусе, а на крайнем западе мусульманского мира — в Рабате, Танжере, Сеуте, Малаге, Альмерии, Дении.