Еще до этого мнение коптского архиепископа о посетителе упало весьма низко, когда он попросил Тишендорфа прочесть отрывок из греческой книги. Произношение Тишендорфа на языке Софокла ужаснуло старца. Как бы там ни было, Тишендорф и его панегиристы, по-видимому, придерживались мнения, что причиной произведенного им ложного впечатления явилось невежество

211

архиепископа в классическом греческом языке. Они нисколько не сомневались в том, что произношение, которому обучали в германских гимназиях и которое сильно отдавало Hochdeutsch (верхненемецким диалектом), звучало совершенно аутентично древнегреческому.

В апреле 1844 г. Тишендорф из Каира отправился в Нитрийскую пустыню, где когда-то существовало несколько сот монастырей — до тех пор, пока приливная волна ислама не поглотила их и христианское рвение коптов не угасло. Тишендорф провел розыски в нескольких таких монастырях. Довольно быстро он понял, что среди многочисленных помещений монастыря нет комнаты, «ограждающей от назойливых визитов монахов лучше, чем библиотека». В некоторых монастырях библиотеки загонялись на чердак какой-нибудь башни. Там манускрипты лежали грудой, или были разбросаны по полу, или напиханы как попало в плетеные корзины. На полу помещения в изобилии валялись обрывки и фрагменты рукописей.

В первых двух монастырях Тишендорфу не удалось найти греческих текстов. Были обнаружены только коптские и арабские рукописи, хотя и почтенного возраста. В третьем монастыре он видел сирийские документы, а также нашел несколько ценных эфиопских фрагментов. Монахи этого нитрийского монастыря, у которых совсем недавно англичане увезли несколько манускриптов, уплатив «весьма скромную сумму», отнеслись к немецкому ученому крайне подозрительно, всячески подчеркивая, что они жестоко уязвлены тем, что они характеризовали как «британское плутовство», из-за которого они лишились своих сокровищ. Подозрительность монахов превосходила их алчность, и Тишендорфу не удалось уговорить их продать хоть что-нибудь, несмотря на самые щедрые условия оплаты. Однако в неожиданном

212

приливе восточной щедрости они без всяких возражений позволили ему взять несколько полуистлевших листов пергамена с описанием сбора винограда коптами в VI-VII вв., которые Тишендорф извлек из очередной покрытой пылью груды. Эта удача, однако, не прошла для него даром: у него «несколько дней болело горло от пыли, поднявшейся в знойном воздухе».

В мае 1844 г., после двенадцатидневного пути с караваном через пустыню, Тишендорф добрался до монастыря Святой Екатерины. Он располагался на высоком песчаном плато, примерно в четырех тысячах пятистах футах над уровнем Красного моря, среди поистине героического ландшафта, образуемого крутыми гранитными скалами, над которыми возвышается Джебель-Муса — гора, где, согласно спорному преданию, Господь продиктовал Моисею десять заповедей. Монастырь представляет собой крепость, сложенную из громадных валунов. Воздвигнута она в начале VI в. императором Юстинианом для того, чтобы служить убежищем окрестным монахам от грабителей-бедуинов. В то время здесь и образовался единый большой монастырь (имя святой Екатерины закрепилось за ним много позже), поглотивший рассеянные вокруг поселения отшельников и уже существовавший небольшой монастырь при часовне Неопалимой Купины, построенной в IV в. святой Еленой, матерью Константина Великого.

Несмотря на то что географически гора Синай расположена в центре пустынного, чуть ли не лунного ландшафта, она является как бы местом встречи трех величайших монотеистических религий. Она считается Святой Землей каждой из них, но особенно иудаизма, поскольку здесь пролегал путь израильтян, скитавшихся в поисках Земли Обетованной, и здесь же Моисей принял от Бога заповеди. Мусульмане поклоняются

213

горе, так как на одной скале близ вершины виден след копыта верблюда, который с этого места доставил пророка на небеса. Монастырь в его теперешнем виде красноречиво свидетельствует о своем многогранном культурном и религиозном наследии. Он назван в честь Екатерины, христианской святой из Александрии, принявшей мученичество во время гонений императора Максимилиана и, по преданию, похороненной в этом месте. Одна из его двадцати двух часовен построена, как гласит легенда, на том месте, где Господь явил себя Моисею в неопалимой купине. Посетителей этой часовни просят снять перед входом обувь.

Только в последние годы, после того как в 1958 г. объединенной экспедиции Принстонского, Мичиганского и Александрийского университетов было разрешено произвести полную опись и сделать цветные фотоснимки, Запад получил некоторое представление об уникальных шедеврах искусства, хранящихся в стенах монастыря Святой Екатерины. Его коллекция икон, насчитывающая более двух тысяч экземпляров, не имеет себе равных в мире. Мозаика VI в. «Преображение Христа» в апсиде базилики превосходит все мозаики Равенны и считается одним из самых выдающихся творений византийского гения.

Тем, что удалось сохранить так много произведений живописи — вопреки константинопольскому императору-иконоборцу Льву III, приказавшему в 728 г. уничтожить все иконы в его империи,— монастырь Святой Екатерины обязан одному из бесчисленных парадоксов истории — происшедшему ранее завоеванию этого района мусульманами. Несмотря на тенденцию европейских историков представить победоносных солдат Мухаммеда козлами отпущения в деле опустошения христианских центров — начиная с Александрийской библиотеки,

214

ислам часто способствовал сохранению культурных богатств и спасал христиан от их же единоверцев.

Как вскоре заметил Тишендорф, монастырь Святой Екатерины хранил остатки духа веротерпимости: в его стенах нашла приют мечеть, о происхождении которой рассказывают немало противоречащих друг другу историй. Согласно одной версии, она была построена самим пророком; другая, записанная Тишендорфом, гласит, что монахи воздвигли ее, чтобы смягчить гнев завоевателя, султана Оттоманской империи Селима I (1512-1520), когда они не сумели вылечить одного молодого греческого монаха, к которому властелин питал нежные чувства. Но это романтическое объяснение опровергается тем фактом, что о существовании мечети источники упоминают за два столетия до описываемых событий. В равной мере можно сомневаться и в ходячем мнении, что монастырю удалось спастись единственно благодаря уважению арабов к маленькой мечети. Безусловно, ее присутствие вряд ли помешало бы им разрушить или использовать для своих целей остальные постройки. Как бы то ни было, другие монастыри и церкви тоже оставались не тронутыми в течение веков арабского и турецкого владычества, даже без ограждающей близости минаретов. Правда заключается в том, что сосуществование христианских и мусульманских храмов было выражением веротерпимости, гораздо более свойственной средневековой арабской цивилизации, чем западному миру.

Тишендорфу и его людям пришлось довольно долго кричать перед неприступными стенами, чтобы привлечь к себе внимание. Их пустили внутрь только после того, как его рекомендательные письма, переправленные через стену в корзине, привязанной к веревке, были тщательно изучены и признаны действительными. Братия спросила, есть ли у него рекомендация от настоятеля главного

215

отделения монастыря в Каире, но Тишендорф мудро ответил, что забыл взять ее с собой. Он опасался, что, если они заранее узнают о его пристрастии к древностям, это может осложнить поиски. Теперь монах спустил сверху другую корзину, в которую на этот раз сел сам посетитель, и затем, словно лыжник в современном подвесном подъемнике, он был поднят вверх по стене к небольшому отверстию.

«Как удивительно приятно, — писал Тишендорф в своих популярных путевых заметках „Reise in den Orient" („Путешествие на Восток"),— оказаться внезапно перенесенным из безлюдной пустыни с ее нескончаемым песком и скалами в эти гостеприимные стены, в маленькие опрятные дома, очутиться среди серьезных бородатых людей в черных рясах». Тут же настоятель провел Тишендорфа в уютные комнаты и назначил молодого грека прислуживать ему. Грек был одет в короткую полосатую тунику и с ходу ошеломил Тишендорфа вопросом, не приходилось ли ему во время своих странствий бывать на Солнце и на Луне. Будучи, очевидно, слегка помешанным, этот «синьор Пьетро», как называла его братия, был упрятан в монастырь своими огорченными родственниками. И каждый день он трогательно ждал их приезда. Несмотря на свои причуды, он был необыкновенно смышленым и говорил кроме родного греческого на итальянском, французском, а также немного на английском, немецком и арабском языках. Тишендорф вскоре понял, что он был самым живым и остроумным из восемнадцати обитателей монастыря.