— Димыч, я сам все отлично понимаю. И я ведь сам решил, что в вопросах, связанных с работой, буду во всем полагаться на тебя. Так что как скажешь, так и будет.

И Дмитрий сказал:

— Едем в Долинск.

Они явились в Долинск через две недели после выпускного вечера и были зачислены в лабораторию Шумилова.

А теперь жили они каждый в своей квартире, по соседству — в двадцать шестой и двадцать седьмой. Жанна жила этажом ниже, а Валерий — в соседнем подъезде. По вечерам Ольф приводил из яслей Игорька — человечка двух с половиной лет от роду, очень похожего на него. Ольф разговаривал с сыном серьезно, как с равным, мальчишка рос не по годам крупный и смышленый, и Ольф очень любил говорить с ним. Ася работала в Москве и приезжала к Дмитрию в пятницу вечером и уезжала в понедельник рано утром. И если на неделе выпадали свободные вечера, Дмитрий не знал, куда девать себя, и уходил бродить в лес, если была не очень скверная погода, или сидел в темноте и слушал музыку. Но свободные вечера выдавались не часто. Обычно часам к восьми все четверо собирались у него в квартире и работали до полуночи. За четыре дня — с понедельника до четверга — квартира основательно прокуривалась, и по пятницам Жанна пораньше уезжала с работы и делала генеральную уборку — открывала все окна, мыла полы, меняла пропахшие табаком занавески и выбрасывала пустые бутылки. К приезду Аси квартира приобретала вполне приличный вид, но запах табака никогда не выветривался до конца, и как-то Ася, посмеиваясь, сказала Жанне:

— Представляю, что тут у вас творится, когда меня нет. И как только ты выдерживаешь в этой газовой камере?

— Привыкла, — отмахнулась Жанна, а Дмитрий поворчал:

— Нашла кого жалеть. Она сама чадит так, что кого хочешь уморит. Посмотри на ее пальцы.

И действительно, Жанна курила разве что чуть меньше их, пальцы у нее пожелтели от табака.

Долинск был великолепным городом, но только не для любителей развлечений. Они бы просто умерли здесь от скуки. В этом городе хорошо было работать. Развлекаться ездили в Москву, и по субботам и воскресеньям ночные электрички привозили в Долинск шумные группы веселых, подвыпивших людей. Но обычно спокойно и пусто по ночам в Долинске. Яркие фонари напрасно освещают чистый серый асфальт улиц. Рано укладывается город спать, и жизнь в нем — спокойная, чистая, сытая. Так говорят все, кто приезжает сюда ненадолго. Да только вряд ли стоит очень уж завидовать долинцам. Жизнь здесь всякая — и хорошая, и плохая, и так себе. Как и всюду.

В тот первый рабочий день и началась их борьба с Шумиловым, и длится она вот уже пятый год и должна закончиться через пятнадцать дней, десятого мая, когда группа Кайданова проведет свой последний, самый сложный, решающий эксперимент. Какой вид тогда будет у Шумилова, вряд ли кто возьмется предсказать, но сейчас отношения у него с Кайдановым самые сердечные. При встрече в коридоре или в столовой — улыбка, вежливый полупоклон, приветливый взгляд. Но за последние два года никто не видел, чтобы Кайданов и Шумилов перекинулись хоть словом. Не о чем им говорить. На заседаниях Ученого совета они не вступают в споры и всячески избегают даже упоминать о работах друг друга. А старожилы как пикантный анекдот преподносят новичкам некоторые из тех чрезвычайно лестных отзывов, на которые не скупился когда-то Шумилов, говоря о Кайданове и Добрине. Да, тогда он явно выделял их, да и было за что. И с тех пор как разошлись их пути-дорожки, никто не слышал от Шумилова ни одного плохого слова о Кайданове. Что ж, и это понятно, кто же не знает, что Шумилов — джентльмен до мозга костей, олицетворение порядочности. И это действительно так, хотя вряд ли кто-нибудь поручится, что Шумилов был бы таким джентльменом, предположи он хоть на минуту, чем закончится эта история. А впрочем, как знать… Чужая душа — потемки. Да и никому не дано заглядывать в будущее и корректировать прошлое. Ведь тогда, четыре года назад, все шло очень естественно. Не ему же, доктору наук, было опасаться этих двух новоиспеченных теоретиков, на чьих дипломах еще не высохли чернила. Да и они, конечно, не предполагали, что им придется когда-нибудь вступить в борьбу со своим шефом.

Но теперь-то ясно видно, что эта борьба началась с первого дня, даже, пожалуй, с первого часа их встречи — несколько минут официального знакомства не в счет, — может быть, еще по дороге в институт, когда Дмитрий и Ольф сели в автобус, увидели Шумилова и тот дружеской, разве что чуть-чуть покровительственной улыбкой ответил на их приветствие.

Автобус был полон, Шумилов стоял, опираясь на спинку сиденья, он никогда не садился, если стояла хоть одна женщина, и, чуть наклонившись, рассказывал двум сотрудницам о поездке в Англию. Говорил он не очень громко, но тем не менее пол-автобуса слышало его рассказ. Ольф стоял почти рядом с ним. Шумилов не понравился ему сразу, с первого взгляда, и Ольф никак не мог понять почему. Понял это он много позже, но и потом не мог бы четко сформулировать, что вызывало его неприязнь. А тогда это и вовсе не просто было сделать. Говорил Шумилов интересно, но Ольф быстро заметил, что фразы его излишне гладкие, голос чересчур богат интонациями, а кое-какие паузы выглядели слишком уж эффектными. «На публику работает», — подумал Ольф и тихонько шепнул Дмитрию:

— Понаблюдай-ка за этим артистом.

Дмитрий с недоумением посмотрел на него, перевел взгляд на Шумилова и молча отвернулся, пожав плечами. А вечером, когда Ольф снова заговорил о Шумилове, Дмитрий спросил:

— Да чем тебе он не нравится, скажи на милость?

— Чем? — переспросил Ольф. — Да если бы я знал. Ведь смешно упрекать человека за то, что он тщательно повязывает галстук, что костюм у него без единой морщинки, а ботинки начищены до блеска?

— Я думаю.

— Вот видишь… А мне даже это в нем не нравится. Глупо, но факт.

— То, что глупо, действительно факт, — иронически заметил Дмитрий.

Два дня они знакомились с лабораторией, сидели в библиотеке, читали отчеты и публикации. Работа Шумилова, к сожалению, была довольно далека от их собственной — и уже поэтому не очень понравилась им. Дмитрий с неудовольствием разглядывал графики, диаграммы, вчитывался в формулы.

— Ну что? — спросил Ольф в конце второго дня.

Дмитрий неопределенно хмыкнул:

— Работа как работа… По-моему, ничего выдающегося. А впрочем, посмотрим, не стоит судить с наскока. К тому же она, по-моему, не сделана и на треть.

— Однако уже два годовых отчета сварганили. — Ольф кивнул на толстые фолианты, забронированные в дерматин, и усмехнулся: — Интересно, кто занимался такой стилистикой? Сдается мне, что сам Шумилов редактировал. Гладенько все, кругленько, ни одного острого угла. Да и водицы хватает.

— Опять ты о том же. — Дмитрий поморщился. — Отчет как отчет, казенная бумага. И чего ты взъелся на него?

— Да, понимаешь, Димыч, какая-то идиосинкразия к нему, что ли… Не нравится он мне — и все. Глаза у него какие-то пустые. Мысли в них не видно. А так он ничего…

На следующий день они отправились к Шумилову. Кабинет у него был новехонький — просторный, весь какой-то мягкий, уютный.

Шумилов с улыбкой поднялся им навстречу.

— Милости прошу. Пожалуйста, присаживайтесь. — Он выложил на стол пачку «Пэл-Мэл». — Курите.

И пододвинул им пепельницу, в которой не было ни единого окурка. Ольф с наслаждением затянулся, подержал дым в легких, восторженно сказал:

— Хороши!

Дмитрий подозрительно посмотрел на него, Ольф чуть повел бровью и положил ногу на ногу. Шумилов улыбнулся на его похвалу:

— Да, действительно хороши. Остатки английской роскоши.

Такая светская беседа продолжалась еще несколько минут. Наконец Шумилов спросил:

— Ну как, освоились? Познакомились с людьми?

— Спасибо, вполне освоились.

Ольф был чудовищно вежлив и даже принялся растягивать слова и ставить ударения.

— Люди, по-моему, отличные, как, наверно, и все в этом институте.