– Вот видишь, ты уже всё знаешь. Сегодня похороны. Ты придёшь?

– Да, – ответил Андрей Андреевич, потом подумал, и отрицательно помотал головой. – Нет, мне сегодня срочно к одному писателю наведаться надо.

Дежурный непонимающе пожал плечами и больше ничего не спрашивал.

Ходить в булочную за хлебом, а также следить, чтобы он был необходимого количества и качества, было Петиной обязанностью. Если за ужином выяснялось, что хлеб чёрствый, или, не дай бог, его совсем нет – пощады не жди. Презирающие взгляды родителей испепеляли бедного ребёнка без всякой жалости. Поэтому, перед приходом родителей с работы Сапожников младший заглядывал в хлебницу, проверял хлеб, а при необходимости бежал в булочную. Так было и на этот раз. Мальчик взял в банке из-под кофе деньги, которые лежали на кухне, и выскочил на улицу. Возле подъезда он увидел невысокого человека, который стоял и кого-то ожидал. Человек стоял к Пете спиной, но осанка и пропорции тела мальчику показались знакомыми. Петя обошёл незнакомца и посмотрел ему в лицо. Мальчик сразу узнал в незнакомце следователя. Эта встреча скорее обрадовала школьника, чем опечалила. Во-первых, ему нравилось ходить в милицию, где с ним разговаривали на равных, а во-вторых, как любому автору, ему хотелось знать мнение относительно своего сочинения.

– Здравствуйте! – застенчиво сказал Петя. – Вы меня ждёте?

– Да, я к тебе, – ответил следователь.

– Вы хотите, чтобы я пришёл к вам?

– Нет. Дело закрыто. Его передали другому следователю, потому что я был госпитализирован после прохождения медицинского осмотра.

– Госпитализирован?

– А что ты так удивляешься? Разве в твоём сочинении ты не описывал это?

– Значит, вы читали?

– Читал. Иначе я бы не сказал этого.

– Но у меня про госпитализацию не было ни одного слова.

– Это правда. Но, к сожалению, всё остальное ты описал со всеми подробностями. Даже фамилия следователя, которому передадут дело, было написана тобой правильно.

– Честное слово, я всё это придумал.

– А полковник?

– А что полковник?

– Мой командир, начальник следственного отдела, убит. Сначала придушен, как ты написал, а потом ему сзади в сердце воткнули нож.

– Не может этого быть! – воскликнул Сапожников.

– Может, Петя, может.

– Вы хотите сказать, что я всё знал, и написал про это?

– Нет. Я хочу сказать, что природа тебя наградила удивительным даром. Ты должен стать знаменитым писателем, потому что ты гений.

– Гений, я?

– Да, ты.

– А вы знаете, какая у меня в школе кликуха?

Милиционер улыбнулся и отрицательно помотал головой.

– Чернокнижник.

– Сами они чернокнижники. Пройдёт время, и они будут гордиться тем, что когда-то учились вместе с тобой.

Андрей Андреевич задумался и искоса посмотрел на паренька.

– Значит, ты считаешь, что полковник замешан во всём этом деле?

– Я всё это придумал, – снова сказал Петя.

– Ах, да.

– Если хотите, можете дать мне бумаги и запереть в своём кабинете.

– Нет. Дело закрыто, а с полковником будет разбираться другой человек. Я хочу просто попрощаться с тобой. Сдаётся мне, что я тоже буду гордиться, что был знаком с тобой.

Следователь подошёл к подростку ближе, взял его руку и сжал её в крепком рукопожатии.

– Ну, вот и всё. Прощай. Я хотел бы ещё успеть на похороны полковника.

– Обождите, не уходите, – сказал Петя.

Он положил свою руку на плечо следователя и закрыл глаза.

– Не ходите на похороны, – неожиданно сказал мальчик. – Теперь всё, прощайте.

Почему вдруг Сапожников сказал это следователю? От чего он хотел предостеречь Андрея Андреевича – непонятно. Но прощание с сочинителем произвело на милиционера сильное впечатление. Настроение испортилось. Появилось ощущение большой и невосполнимой утраты. За плохим настроением пришло и неразлучное приложение любой хандры – раздражение. Негатив увеличивался и наконец достиг той стадии, при которой уже начинают произносить слово «депрессия».

Андрей Андреевич зашёл в управление, хотел найти кого-нибудь из начальства, чтобы выплеснуть на него хоть часть негатива, но, к сожалению, никого не нашёл. Все были на похоронах. Тогда он написал рапорт об увольнении со службы по состоянию здоровья, отдал его дежурному и ушёл домой.

Нет необходимости рассказывать, как у нас на Руси лечатся от депрессии. Андрей Андреевич не был исключением. Он нажарил картошечки с лучком, открыл бутылку водки, обмакнул пучок зелёного лука в соль, наполнил стакан до самого верха и приступил к лечению.

Может быть, тот метод, которым воспользовался следователь, и не был передовым, но то, что он был эффективным, с этим поспорить не сможет никто.

Через три дня вернувшись на службу, он обнаружил, что его прогула вообще никто не заметил. Андрей Андреевич вспомнил, что под влиянием хандры написал рапорт об увольнении. Он хотел пойти в кадры и забрать его, но вдруг обратил внимание на то, что никто его не спрашивал о рапорте. Милиционер зашёл в дежурную часть и проверил, не затерялся ли он. Нет, рапорт был направлен по инстанциям в тот же день. «Никого моя судьба здесь не волнует, – подумал Андрей Андреевич. – Я здесь не человек, – винтик, механизм, деталь». Хандра нахлынула с новой силой, и он решил не забирать своего рапорта.

Милиционер ошибался, что о нём никто не помнит. Его новый начальник, который заменил не только старого шефа, но и помощника директора трикотажной фабрики по криминальным делам, как раз очень серьёзно думал о нём. С задачей поимки беспредельщиков и убийц своего предшественника он справился легко. Направив на двух уголовников весь механизм милицейского аппарата, он легко поймал преступников, но те, как будто совершенно случайно, были застрелены при попытке к бегству. Оставалось устранить слишком ретивого следователя, но тот сам подал рапорт об увольнении.

Андрею Андреевичу назначили маленькую пенсию, и, без всяких почестей, проводили на заслуженный отдых.

Но, если у бывшего милиционера трудовая деятельность подошла к концу, то у Пети Сапожникова она ещё и не начиналась. Ему предстояло закончить школу и, желательно, поступить в какой-нибудь институт. Однако надеяться на высшее образование при таких школьных ярлыках было совсем нереально. Родители приняли единственно правильное решение, и перевели сына в другую школу. Всё бы вошло в норму и протекало по обычному советскому сценарию, если бы советская система образования представляла собой институт просвещения, но она была частью системы, переломить которую было невозможно, или, говоря языком той самой системы: учение её было всесильно, потому что оно верно. (Это не совсем понятно, но в советские времена понимать было не обязательно. Надо было знать цитаты наизусть и повторять их, чем чаще, тем лучше, где надо, и где не надо.)

Личное дело Пети Сапожникова пришло в новую школу гораздо раньше, чем ученик.

– Обратите внимание на этого ученика, – говорила классному руководителю завуч, протягивая ей личное дело.

Та стала внимательно изучать бумаги.

– Нет, нет, там всё в порядке.

Далее следовал длинный и красочный рассказ про нового ученика, а особенно про его учительницу. Естественно, что вокруг завуча собрались все учителя, которые были в учительской.

– Откуда же он всё узнал? – удивлённо спросила молоденькая учительница.

– Мало ли случайностей на свете! Кто-то рассказал, вот он и воспользовался, чтобы отомстить учительнице.

– И её из-за него уволили? – спросила математичка, почему-то запихивая свой транспортир в стол географа.

– Её – нет, – отвечала завуч. – Директор помог. Он представил всё дело так, что ученик всё это выдумал, а вот трём учителям из других школ не повезло – их уволили.

– Я слышала, что им интересовалась милиция, – вдруг вставила своё слово биологичка.

– Да, да, – подтвердила завуч. – Но здесь история совсем тёмная. Следователь, который вёл это дело, после общения с этим мальчиком вскоре заболел и уволился.