До реки я не дошла, мне позвонили и сказали, что надо

срочно снимать учения пожарных, осталось полчаса буквально.

Пришлось уйти от мать-и-мачехи, быстро вскочить в автобус и

поработать, потом заодно позвонила спортсменам, растаял

снег, закончился сезон, и я пофотографировала их — все как

один хотели сняться со своими лыжами, прямо беда. Ладно,

редактор выберет лыжника с открытым лицом и поставит на

обложку, все эти хитрости известны, а остальным отдам их фо-

тографии, будут довольны. Или даже продам, тоже согласятся.

В общем, в итоге домой пришлось ехать поздно, читать про го-

лод уже не хотелось, я смотрела в окно и думала, что из всего,

что я когда-то фотографировала, мне б хотелось стать вот тем

унылым пейзажем за окном — весна, а травы ещё нет, и по по-

лю люди в ветровках идут к реке. Рядом села какая-то старуха,

я увидела в окне её отражение и почему-то испугалась — седая,

с большими круглыми глазами. Как привидение или что поху-

же. Это же всего лишь свет и тень, свет и не свет, но всё равно

было страшно. Пришлось выпрыгивать из автобуса и ждать

следующий. Начался дождь, и я замёрзла, но мне было всё рав-

но.

Где правда

Ни с какого товарного поезда меня, конечно, не снимали,

это я наврала, а остальные почему-то поверили, хотя до этого

со мной ничего подобного не было. Смешно, можно придумать

всякого, а тебе поверят, даже в самую ерунду поверят, наврал

же Длинный Зойке про свою смертельную болезнь, что его в

армию не заберут. Она ему поверила и через это полюбила всей

душой, не боялась скорой разлуки, хотя ясно, что если смер-

тельная болезнь — всё равно расстанутся. Чего она была такая

спокойная, непонятно совершенно. Может, просто хотела ду-

мать, что не расстанутся никогда, вот и думала, и чего ей дался

Длинный? Башган гораздо лучше, то есть, Длинный рядом с

ним просто ни в какие ворота. А потом пришла повестка, вызов

на медкомиссию, и он вернулся оттуда на рогах, а с утра ещё

полдня лежал без движения. И только потом все узнали, из-за

чего он надрался — комиссия ему подтвердила его болезнь,

освобождение он получил, правда, всё это было не в тот же

день, не в день комиссии, ему провели большое обследование,

и он каждый раз после анализов или каких процедур возвра-

щался домой никакусенький, а это при его болезни никак нель-

зя, категорически. В конце концов его положили в госпиталь на

обследование, но эта идея потом врачам не очень-то понрави-

лась, потому что больной из Длинного никакой — мало что не

умещается в кровать, так ещё ходит по коридору туда-сюда це-

лый день, курит втихаря, ругается с санитарками — всё от не-

рвов. К тому же ещё Зойка стала приходить каждый день сто-

ять под окнами. Время ноябрь, а она в джинсовой курточке, в

короткой юбке, без шапки. Врачи её гоняли, чтобы шла домой,

а она уйдёт, погреется в кулинарии полчаса, и снова стоит.

Пришлось её пускать в больницу в палату к Длинному, а то по-

том ещё у неё почки лечи, оно надо? У нас весь город в этом

госпитале лечится, больше негде, и врачи уже всех знают, вот и

про Зойку известно, что ей до пяти лет матрас сушили — пока

почки не пролечили, но ведь постой в ноябре на ветру — и сно-

ва позорище. Потом за Зойкой стали посылать из школы —

шутка ли, девятый класс, выпускной, а она в госпитале пропа-

дает. К Длинному даже его бывшая классная приходила, чтобы

он Зойку гонял от себя. А ему что — он болеет, а он Зойку лю-

бит, и она его, вот и весь разговор, оба вдруг поняли, что им не-

долго осталось вместе, вот и ловят каждую минуточку. У нас на

улице никто не верил, что Длинному недолго осталось, люди

говорили: тоже мне, натворил делов — и помирать, всем бы

так, но он вернулся из госпиталя после обследования и всем

показывал справку, что ему жить совсем недолго — пришлось

поверить. И пришлось простить, и немало, потому что он много

чего натворил. Длинный сам ходил по домам со своей справ-

кой, просил прощения. А к кому прийти не смог сразу — под-

сылал Зойку, на разведку, она издалека начинала, мол, Длин-

ный-то, смотрите, болеет, жалко его. Хозяева говорили: да,

жалко. Зойка: а сколько всем напакостил, теперь вот кается, но

дела-то остались, никуда ж дела не деваются. А хозяева ей: да

уж забыли почти, чего там. Зойка: может, ему самому это и ска-

жете, а? Они: да чего б не сказать? И на следующий день или

уже в этот вечер идёт Длинный, с пивом или портвейном, вот и

всё, и дело готово. Длинного все прощали, даже баба Нюра, по

которой он стрелял из рогатки проволокой, и она потом ещё

две недели не показывалась из дому в синяках — она тоже его

простила. По правде говоря, редкий урод был Длинный до сво-

ей болезни.

Теперь-то всё переменилось, он даже ко мне приходил за

прощением, правда, не сразу, тянул почти до последнего, хотя

никто так и не увидел этого его последнего, последних его ми-

нут, он живёт и живёт, правда, всё время лечится. Мы с Башга-

ном всё гадали, придёт он или нет, точнее, брат даже больше

думал об этом, мне было всё равно, я уже забыла, что передо

мной Длинный тоже виноват, и даже сильнее всего передо

мной виноват, то есть, я не забыла, а как-то не особенно так

вспоминала, если всё время думать о тех, кто тебе подгадил, то

времени больше ни на что не останется. Длинный, кстати, мог

бы и не приходить к нам, он уже давно понял, что заявление на

него тут никто писать не собирается, он ещё сразу же после то-

го случая приходил ко мне с шоколадкой, но Башган не пустил

его даже в калитку, он бы его побил, но Длинный с первого

удара упал, а потом стал на колени, почти что лёг, текла кровь,

Башган отвернулся, ему стало совсем худо, потом он сказал, что

чуть кишки не выплюнул. А Длинный так и стоял у всех на ви-

ду, с шоколадкой в руке, и ревел белугой — отправляться по

этапу очень не хотелось. Брат смотрел-смотрел на него, хотел

побить, но я не разрешила из окна, ему надоело, он и ушёл, а

Длинный постоял ещё минут пять, и тоже ушёл, только какой-

то смешной походкой, ноги-то отсидел до мурашек внутри. Так

я и не подала никакого заявления, хоть Башган ещё долго вор-

чал на эту тему, в другое время он бы орал, но не в этом случае,

и мне всю зиму было не в чем ходить — пальто тогда так зама-

залось в креозоте и в чём-то ещё, что я его сразу сожгла. Прав-

да, Башган продал свой компьютер и купил мне новое, розовое,

очень красивое, оно так и висит в шкафу, брат ни за что не со-

глашается его продать обратно, думает, я ещё надену, но уж

фигушки, с тех пор я и думать забыла и о пальто, и о юбках, и о

красивых белых кофточках, я их больше не ношу. Иногда дома

я влезаю в это пальто, всё-таки оно мне очень идёт, но на улицу

не выхожу в нём никогда. И вообще стараюсь не выходить в

тёмное время суток, по вечерам меня встречает Башган, мы за-

ранее договариваемся, по каким улицам пойдём, к тому же те-

лефоны пока ещё никто не отменял. Но всё равно я боюсь

наряжаться во что-нибудь очень уж женское и прокалывать

уши, тем более, ходить в юбке вечером, эту охоту у меня отбил

тогда Длинный, когда мы повстречались с ним на железке, всё-

таки, если бы я крикнула, всё дело было бы не так, гораздо

лучше, но в том и дело, что голос в одну секунду пропал, и я

смогла только молча обернуться и немного заехать ему в нос.