В конце 1898 года происходила дипломатическая переписка между державами по вопросу о конференции… В результате ее Россия несколько изменила свой взгляд на задачи конференции. В ноте графа Муравьева от 30 декабря 1898 года – 11 января 1899 года, обращенной к иностранным дипломатическим представителям в Петербурге, было отмечено, что правительства и общественное мнение встретили сочувственно проект, долженствовавший «обеспечить всем народам благо действительного и прочного мира и прежде всего положить предел все увеличивающемуся развитию современных вооружений; в то же время, обстоятельства, казалось, вполне благоприятствовали осуществлению в более или менее близком будущем означенной человеколюбивой задачи… Однако политическое положение значительно изменилось в последнее время. Многие государства приступили к новым вооружениям, стараясь в еще большей мере развить свои военные силы».

Подлежащими разрешению на конференции были признаны следующие вопросы:

«1) Соглашение, определяющее на известный срок сохранение настоящего состава сухопутных и морских вооруженных сил и бюджетов на военные надобности; предварительное изучение средств, при помощи коих могло бы в будущем осуществиться сокращение означенных вооруженных сил и бюджетов.

2) Запрещение вводить в употребление в армиях и во флоте какое бы то ни было новое огнестрельное оружие и новые взрывчатые вещества, а также порох, более сильно действующий принятого в настоящее время, как для ружейных, так и для орудийных снарядов.

3) Ограничение употребления в полевой войне разрушительных взрывчатых составов, уже существующих, а также запрещение пользоваться метательными снарядами с воздушных шаров или иным подобным способом.

4) Запрещение употреблять в морских войнах подводные миноносные лодки или иные орудия разрушения того же свойства; обязательство не строить в будущем военных судов с таранами.

5) Применение к морским войнам Женевской конвенции 1864 г. и дополнительных к ней постановлений 1868 г.

6) Признание на таких же основаниях нейтральности судов и шлюпок, коим будет поручаемо спасание утопающих во время или после морских сражений.

7) Пересмотр Декларации о законах и обычаях войны, выработанной в 1874 г. на конференции в Брюсселе и до сего времени не ратифицированной.

8) Принятие начала применения добрых услуг, посредничества и добровольного третейского разбирательства в подходящих случаях, с целью предотвращения вооруженных между государствами столкновений; соглашение о способе применения этих средств и установление однообразной практики в их употреблении».

Конференция открылась 18 мая и заседала до 29 июля.

Главная ее цель – сокращение вооружений и военных бюджетов – не была достигнута.

Однако конференция установила общие правила относительно третейского и мирного разбирательства столкновений между державами и приняла некоторые постановления относительно войны. Все это выразилось в шести конвенциях и декларациях:

1) конвенция о мирном улаживании международных столкновений;

2) конвенция, определяющая обычаи сухопутной войны;

3) конвенция, распространяющая применение Женевской конвенции 1864 года на войну морскую, 4 – 6 деклараций, запрещающих бросание взрывчатых снарядов с аэростатов, употребление снарядов…

«23 июня 1941 года, на следующий день после нападения Германии на Советский Союз, глава Международного комитета Красного Креста Макс Хубер предложил Москве и Берлину свои посреднические услуги, чтобы Советский Союз и Германия могли бы обменяться списками военнопленных, – пишет Л. Млечин. – В те отчаянные дни в Москве ни от какой помощи не отказывались, и 27 июня 1941 года нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов подписал ответную телеграмму председателю МККК Максу Хуберу:

“Советское правительство готово принять предложение Международного комитета Красного Креста относительно представления сведений о военнопленных, если такие же сведения будут представляться воюющими с Советским государством странами”.

По каким-то причинам, не известным сегодня, 17 июля 1941 года народный комиссар иностранных дел СССР официально напомнил шведскому посольству (Швеция в годы войны представляла интересы СССР в Германии), что Советский Союз поддерживает Гаагскую конвенцию и на основах взаимности готов ее выполнять.

«23 июля советский посол в Турции Сергей Александрович Виноградов отправил в Москву запись беседы с уполномоченным МККК Марселем Жюно, который рекомендовал Советскому Союзу ратифицировать Женевскую конвенцию 1929 года о защите военнопленных. Это позволит воспользоваться услугами Красного Креста, чьи представители смогут посещать в Германии лагеря советских военнопленных и требовать улучшения их положения. Разумеется, инспекции подвергнутся и советские лагеря для немецких военнопленных.

Марсель Жюно предложил послу организовать с Германией обмен информацией о пленных».

8 августа 1941 года послы и посланники стран, с которыми СССР имел тогда дипломатические отношения, получили ноту советского правительства. В ней снова обращалось внимание на то, что Советский Союз признает Гаагскую конвенцию, и вновь выражалась надежда, что и другая сторона будет ее соблюдать.

На следующий день Германия вроде бы разрешила представителям Красного Креста посетить лагерь для советских военнопленных. Однако считается, что советское правительство отказалось пускать сотрудников Международной организации в свои лагеря.

6 сентября 1941 года посол в Турции Виноградов телеграфировал заведующему средневосточным отделом Наркомата иностранных дел С.И. Кавтарадзе: «Как Вам известно, немцы уже дали первый список наших красноармейцев, захваченных ими в плен. Дальнейшие списки будут даны лишь после того, как Красный Крест получит такие же данные от нас».

После получения первого списка на 290 советских военнопленных в Москве приготовили список на триста немецких пленных, но по каким-то причинам не отправили…

А причина более чем проста. Если с началом войны и в ее первый месяц советское правительство еще как-то шло на любые контакты, и прежде всего по вопросу военнопленных, то уже в августе все встало на свои места…

Во-первых, окончательно выяснилось, что для Гитлера международное право не значило ровным счетом ничего.

Во-вторых, в августе 41-го сложилось такое катастрофическое положение на фронтах, что очень многие вопросы вполне закономерно становились второстепенными.

В-третьих, сотни тысяч советских бойцов и командиров, оказавшихся в окружении, не могли уже обрести равноценное отношение по сравнению с противной стороной и рассчитывать на какую-либо помощь и гуманное к себе отношение. И прежде всего – из-за особого генерального «плана Ост» и особого «плана Барбаросса», целью которых было истребление славян и других народов, населяющих СССР…

В первую очередь это касалось советских военнопленных.

26 ноября 1941 года «Известия» опубликовали ноту Народного комиссариата иностранных дел СССР, врученную накануне всем дипломатическим представительствам. В ней, в частности, говорилось: «Лагерный режим, установленный для советских военнопленных, является грубейшим и возмутительным нарушением самых элементарных требований, предъявленных в отношении содержания военнопленных международным правом и, в частности Гаагской конвенцией 1907 г., признанной как Советским Союзом, так и Германией».

Но вернемся назад. В фашистскую Германию. Итак, 30 марта 1941 года Гитлер целых два с половиной часа объяснял своим высшим офицерам всех родов войск в Имперской канцелярии новый характер предстоящей войны с Россией.

 – Наши задачи в отношении России: вооруженные силы разгромить, государство ликвидировать… – возбужденно кричал он, жестикулируя с трибуны. – Коммунизм – чудовищная опасность для будущего. Нам не следует придерживаться тут законов солдатского товарищества. Коммунист не был товарищем и не будет. Речь идет о борьбе на уничтожение.