– Это решит Афанасьев. Марш! Да, вот еще…

Охватов наклонился было за банкой, как один из связных, стоявших чуть в сторонке, крикнул тревожным голосом:

– Товарищ подполковник, конный сюда!

И тут же за увалом рассыпалась дробь пулемета и до забавного часто начала стучать какая-то пушчонка.

Уже было видно, как верховой, припадая к гриве коня, все взмахивал рукой, видимо нахлестывал лошадь. Вдруг впереди него вырос куст цветущей черемухи и, покачнувшись, начал подниматься и таять. Через несколько секунд до командиров докатился стертый расстоянием звук. Вероятно, головная походная застава наткнулась на немцев и попала под обстрел. По всаднику еще было сделано три выстрела, но он благополучно скатился с увала и осадил коня, давая передохнуть ему после дикой скачки.

И без доклада связного обстановка была уже ясна, ясна настолько, чтобы принять какое-то предварительное решение. Заварухин же, сознавая такую необходимость, не мог собраться с мыслями и, чувствуя за своей спиной дыхание сотен тяжело идущих людей, начал нервничать, смял и потом долго расправлял свои усы беспокойными пальцами.

Кони Заварухина и Коровина, близко увидев загнанную и тяжело вздымавшую боками лошадь связного, начали перебирать ногами. Прискакавший, не снимая с запястья плети, приткнул руку к пилотке и по-мальчишески задорно, как в военной игре, доложил, что застава обнаружила немцев и старший лейтенант Пайлов просит указаний.

– Много их?

– Должно, много, товарищ майор! В деревне машины. Мотоциклы. Зашевелились, товарищ подполковник! Забегали… – бодро и явно недоговаривая веское словечко, отвечал связной, и вдруг повеселевший Заварухин, улыбаясь и также недоговаривая, спросил про немцев:

– Зашевелились, говоришь?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Вот и давайте пощупаем их.

Заварухин, щелкая кнопками, открыл планшет и начал писать в отрывном блокноте, читая вслух.

«Ст. л-ту Пайлову! Смелым ударом захватить деревню и удержать до подхода полка. Развертываемся под вашим прикрытием. Беречь людей. П-к Заварухин».

Заварухин уже ни капельки не сомневался в своих действиях и отдал батальонам приказ развернуться справа и слева от дороги и продвигаться дальше в цепи.

Артиллеристы по-прежнему шли дорогой. Правым флангом полк зацепился за лес и тем самым обеспечил свою безопасность справа. Продвижение вперед замедлилось, зато полк был в боевых порядках и ему меньше угрожала случайность.

«Слава тебе, Господи, – смеясь в душе над собой, несколько раз повторил Заварухин. – Слава тебе, Господи, что не было на нас авиации. Значит, жить будем. Будем жить».

Про Охватова все забыли, и он топтался какое-то время на одном месте, потом вскинул винтовку на плечо и пошел все-таки в свою роту, которая все гуще и гуще насмаливала из ручных и станковых пулеметов. Когда он поднялся на гребень увала, то вопреки своим ожиданиям никого не увидел: неровное, кочковатое поле с неубранными и истоптанными овсами было пустынно, только в конце его угадывался спуск к реке, и на том, пологом, измытом берегу ее вперемежку с деревьями виднелись домики под соломенными крышами. Пока Охватов шел полем, стрельба усилилась, и пули свистящими вереницами пролетали над головой.

– Ложись, кикимора!.. – закричал на Охватова боец Кабаков, лежавший в овсе, за вывернутой глыбой земли.

Только сейчас, упав чуть впереди Кабакова и прислушавшись к свисту пуль, Охватов понял, как густ и плотен настильный огонь немцев, и если он, Охватов, хоть на вершок поднимет голову, ему конец. Он лег щекой на холодную землю, закрыл глаза, и ему до слез сделалось жаль себя. «Даже и села не узнаешь, где убьют, – подумал он. – Вот и все. Зачем же я родился? Зачем жил, голодал в вагоне? Зачем? Зачем?»

Очень низко, фырча, как рассерженная кошка, ввинчиваясь в воздух, пролетела мина и мягко плюхнулась почти рядом. За ней – другая, третья. Потом уже взрывы пошли пачками. Охватов, весь напрягшись, влип в землю, а правой, с растопыренными пальцами, рукой закрывал голову. Лежать так было неудобно, скоро заломило всю шею и одеревенела спина.

– Все, – вслух сказал он. – Будь что будет. Больше не могу. – И, перевернувшись на спину, глубоко, со стоном вздохнул. Полежал с закрытыми глазами и вдруг сквозь смеженные веки увидел, как над ним махнула тень и кто-то склонился к самому его лицу. Охватов открыл глаза – рядом лежал лейтенант Филипенко и улыбался блеклой улыбкой:

– Живой ты, что ли, Охватов?

– Живой, товарищ лейтенант.

– Какого же хрена тут, на самом припеке?

– Я бы вперед ушел, да вот Кабаков… – начал было оправдываться Охватов и покосился на Кабакова, недвижно лежавшего в сторонке, шагах в трех позади. – Товарищ лейтенант! – закричал Охватов, глядя остановившимися глазами на то, что недавно было Кабаковым, и вдруг почувствовал между пальцами рук какую-то липкую жидкость. Вытирая руки прямо о землю, Охватов задохнулся от тошноты и начал глотать слюну, чтобы не вырвало.

– Охватов! – кричал Филипенко, колотя землю рукояткой нагана. – Охватов!.. Скатывайся к насыпи. Слышишь? К насыпи давай. Вниз!

– Слышу, товарищ лейтенант.

– Чего же еще! Гляди вон! Гляди сам!

Между домиками и по улице метались темные фигуры людей, махали руками, сшибались, падали. По дороге, поднимавшейся от речки, медленно уползали большие грузовики. Навстречу им из-за хат выскакивали немцы и, цепляясь за высокие борта, перекидывались в кузова машин. Из яблоневого сада на краю деревни один за другим вылетали мотоциклисты и у дороги круто разворачивались, вливаясь в набиравший скорость поток. У стены церквушки то и дело вспыхивал остро-яркий огонек, и белые тугие облачка дыма хлопотливо поднимались над ним, путались в ветвях лип, таяли. Это стрелял миномет.

Справа, за космами перепутанного и обитого овса, сменяя друг друга, работали два русских пулемета, и Охватов только теперь, видя переполох в деревне и слыша стук своих пулеметов, ясно понял, что пули прочесывают сады, дворы, огороды, улицу и начисто выметают оттуда немцев.

Охватов сделал перебежку по направлению, указанному лейтенантом, и упал за невысокую насыпь дороги, за которой можно было безопасно продвигаться к деревне. За насыпью Охватова встретили Малков, Кашин, Глушков. Тут же были братья Брянцевы, всегда тихие и замкнутые.

– Колька, Колька, язви тебя! – Малков облапил Охватова. – На вот тебе. На. Да бери! У меня еще одна. – Малков совал в руки Охватова тяжелую противотанковую гранату. – Пошли, ребята. Нам теперь ни… не страшно. Видел, как они сматываются? Гады!

– Кабакова убило, – чтобы слышали все, сказал громко Охватов. – Вот так я лежал, а вот так он. Миной ткнуло – только мозги брызнули.

– Врешь ведь! – повернув свое грязное, заросшее лицо к Охватову, крикнул Глушков. – Врешь! Я только что отдал ему свой табак. У него мешочек резиновый есть. Не промокнет.

Охватов не ответил, и Глушков сразу поверил.

– Где убило, а? – засуетился Глушков. – Где, слушай? Мой табак у него. Я сбегаю.

– Какого ты хрена, Глушков?.. Тебе же не табак нужен. – Малков прищурился на Глушкова.

Глушкову жалко было свой табак, отданный на сохранение Кабакову, но, верно, не за табаком пошел бы он: хотелось улизнуть из группы Малкова, который сам ползет на огонь и других тянет за собой.

– А кто ты такой, что нами командуешь?! – уличенный в малодушии, не умея скрыть этого, зло закричал Глушков. – Ты что, больше нас понимаешь, да? Вся рота осталась позади, а мы – вперед. Так, выходит?

– Слова словами, Глушков! Я их слышал, а может, и не слышал, – целясь прищуренным глазом в плоскую и широкую переносицу Глушкова, твердо сказал Малков. – Но если хоть на шаг отстанешь… Пошли!

Не закричал Малков, даже голоса не возвысил, но все почувствовали в нем силу и признали ее. Полусогнувшись, запинаясь и падая, наскакивая друг на друга, без остановок пошли по канаве, уже круто спускавшейся к реке. Малков нес ручной пулемет и шел не оглядываясь, уверенность его в товарищах и в своих действиях понравилась всем, и, когда спустились к речушке, Глушков дружелюбно попросил: