— Отец, не ходи дальше со мной. Не трать времени, беги, скажи им!
— Молись, сын мой. Молись за себя.
— Отец, мне тебя не надо! Иди, иди, сними груз с сердца! Не дай им зазря убить парня!
Что-то холодное коснулось его темени. Священник медленно убрал руку, отступил в жизнь.
— Отец, ты мне обещал!
На лицо упал капюшон, речь стала невнятной.
Электричество пригасло, вспыхнуло, пригасло…
— Элен, я люблю тебя… — голос утомленный, хриплый.
Капюшон падает на лицо, слов больше не разобрать.
Электричество пригасло, вспыхнуло, пригасло…
Таблицы для проверки зрения на стене больше нет. Проку-то от нее… Снова входит миссис Новак. Опять при спицах и клубках, но вяжет что-то другое, другого цвета и фасона. Она сдержанно кивает присутствующим, как полузабытым знакомым. Садится, склоняется над вязанием, спицы деловито шевелятся, копошатся, роются в шерсти. Люди входят и выходят, но она не замечает окружающих.
В поле зрения направленных книзу глаз появляются кончики башмаков, как будто нарочно привлекающих ее внимание. В комнате ни звука.
Миссис Новак равнодушно поднимает и снова опускает голову, но тут же вскакивает, схватившись за горло. Вязанье летит в сторону, клубки откатываются к стене. Дрожащий палец миссис Новак направляется на хозяина башмаков.
— Он… Он! Тот самый, который бежал мимо моей лавки, когда убили полисмена!
— Но в прошлый раз вы говорили…
Она бьет себя по лбу.
— Да. Да. Тот похож. Похож, понимаете? А это — тот самый! Зачем только вы меня в тот раз привели! Не пришла бы — не ошиблась…
— Другие так же ошиблись, — утешает лейтенант. — Полдюжины очевидцев, и все ошиблись.
Она не слышит. Лицо ее сморщилось, из глаз льются слезы. Кто-то поддерживает ее, другой подбирает клубки и спицы…
— Я убила его!
— Мы все убили его, — невесело признает лейтенант.
Донни Блейк сидит на стуле, за ним стоит детектив с газетой в руках. Детектив разворачивает газету и держит ее перед лицом Блейка, как будто предлагая почитать.
В дверь входит бухгалтер Сторм, садится на стул напротив, туда, где сидела до него миссис Новак. Он видит группу детективов, один из которых спрятался за газетой.
— Прошу вас смотреть на газету, — обращается к нему лейтенант.
Законопослушный Сторм уставился на газету.
Детектив за стулом медленно, как театральный занавес, поднимает газету. Открывается подбородок. Рот. Нос. Глаза, лоб… Газета убрана.
Сторм бледнеет. Руки его дрожат.
— Бог мой! — шепчет бухгалтер.
— Можете что-нибудь сказать об этом человеке? — спрашивает лейтенант. — Не бойтесь, говорите.
Сторм проводит рукой по губам, как будто пытаясь снять горечь слов, готовых выйти изо рта.
— Это… Это тот человек… с которым я столкнулся на Фаррагат-стрит.
— Вы уверены?
— На сто процентов! — кряхтит Сторм, кривясь, словно от нестерпимой физической боли.
— Их тоже можно понять, — вздохнул лейтенант, когда комната наполовину опустела. — Парень очень похож на преступника, воображение у всех работает, дополняет недостающее. Кроме того, он уже за решеткой — это тоже давит на сознание… на подсознание. И они, не кривя душой, оговорили этого беднягу Северна.
В дверь просунулась голова полисмена.
— Блейк готов, лейтенант.
— И я готов, — мрачно процедил лейтенант, направляясь к двери.
Врач подошел к Блейку, приподнял ему веко. Вынул стетоскоп, приложил в области сердца.
— Долго не выдержит, — обратился он к тяжело дышащим полицейским. — Но пока ничего страшного, легкий обморок. Устал, бедняга. Оживить болезного?
— Неплохо бы, — выдохнул кто-то.
Врач достал из саквояжа маленькую бутылочку, откупорил, сунул к распухшему носу Блейка. Веки бандита дрогнули, голова подалась в сторону. Копы дружно дернулись к ожившему персонажу подвальной драмы.
— Доктор, доктор, не уходите! — захрипел Блейк. — Они меня прикончат. Я больше не выдержу…
— Тогда скажите им то, чего от вас добиваются, — без тени сочувствия бросил через плечо врач, выходя из помещения.
Неизвестно, что тут подействовало — то ли то, что предложение исходило от постороннего, непосредственно не принадлежащего к числу его мучителей, то ли просто время подошло.
— Я… да, я, — простонал вдруг Блейк. — Я был с Гейтсом. Мы убили О'Нейла. Он прижал нас, когда мы брали алмазы. Взял на мушку Гейтса. Меня впопыхах не заметил. Я выбил у него пушку. Гейтс говорит: «Он нас видел», — и хлоп его! А я только добил, чтоб не мучился. В голову.
Он прикрыл лицо дрожащими пальцами.
— Я все рассказал. Не трогайте меня больше. Оставьте меня в покое.
— Что там еще? — спросил вдруг лейтенант.
— Прокурор округа на проводе, лейтенант, — доложил вошедший полицейский. — В вашем кабинете.
— Стенографиста пригласите, — приказал лейтенант, направляясь к двери.
Отсутствовал он долго, а когда вернулся, выглядел немногим лучше, чем Блейк. Казалось, он не видел своих людей. Или не хотел видеть.
— Уберите это, — ткнул он пальцем в Блейка.
Все озадаченно молчали, пока преступника не вывели.
— А… стенографировать?
— Не надо, — сквозь зубы выдавил лейтенант.
— Лейтенант, он очухается и опять закупорится. Распечатывай потом снова…
— Тоже не надо. К чему бумагу марать, если все равно не используешь. Прокурор приказал его выпустить.
Он выждал, пока утихнет гул.
— Политика? — спросил один из детективов, криво усмехнувшись.
— Нет… Не совсем. То есть… А что же еще! Выборы на носу. Но это еще не самая дрянь. Они как это дело представляют… Северн казнен, его не воскресишь. Ошибка непоправимая. А доведешь до суда этого типа — скандалище неимоверный. Тряхнет не только прокурорский офис, но и всю полицию. И пострадает не только наша шкура, это еще полбеды. Подрыв доверия общественности! Прецедент! Они решили, что лучше выпустить одного преступника, чем вызвать ситуацию, когда защита каждый раз будет ссылаться на случай Северна, а присяжные оправдают десяток заведомых убийц. — Лейтенант вздохнул. — Я вынужден его отпустить.
Копы стояли, переваривая новость, каждый по-своему, в соответствии с характером и темпераментом.
— Что ж, наше дело — подчиняться. Только долго они чухались. Сколько мы на этого гада сил потратили! — сказал один, с практическим складом ума.
Другой, с аналитическими наклонностями, принялся взвешивать мотивы прокуратуры и тех вышестоящих, кто влиял на ее решения.
Третий, болеющий за коллег, заметил:
— Да черт бы с ним, с этим гадом, если бы не О'Нейл…
Они разошлись по своим делам. Остался лишь один. Детектив по имени Роджерс. Он замер на месте. Засунув руки в карманы, казалось, внимательно изучал пол под ногами.
О чем он думал? О чем думает подвижник, который видит, как рушатся столпы его мировоззрения, как попираются основы его веры?
Детектив и убийца столкнулись в коридоре управления полиции. Свободный гражданин шествовал к выходу.
Роджерс замер, следя за гордой поступью Блейка, нос, губу и подбородок которого украшали полоски медицинского пластыря.
Четкий шаг, свободное движение рук. И автоматический жест, которым Блейк поправил узел галстука. Он возвращался в жизнь, и очень важно, чтобы галстук сидел должным образом.
Блейк шел на волю, а Гэри Северн гнил в земле сырой. И сержант О'Нейл.
Блейк встретился взглядом с детективом Роджерсом. Посмотрел нагло и с вызовом. Губы искривились в презрительной усмешке, слегка раздвинулись и выплюнули насмешливое «Х-хэ!». Очень красноречивое, означавшее: «Ваши законы — х-хэ! Полиция — х-хэ! Убить — х-хэ, раз плюнуть!»
Хуже удара в лицо. Хуже плевка. Хуже ожога. Этот удар достает глубже. Если у тебя сохранилось чувство справедливости, ощущение добра и зла, если ты не просто притворяешься верящим в идеалы.