23 января Есенин вместе с некоторыми другими больными самовольно ушел из клиники — встретить траурную процессию с телом Ленина. Когда он вернулся, в фойе его уже поджидала группа друзей, которые принесли ему пропуск в Дом Союзов. Несколько часов больной Есенин простоял в Колонном зале у тела вождя. Он задумывает большую поэму «Гуляй-поле», где главным действующим лицом (одним из главных?) должен стать Ленин. По некоторым свидетельствам, поэма была написана. Но до нас не дошла. (Остался ли ей недоволен сам Есенин? Его внутренний редактор? Или этот замысел был вытеснен другими? Ничего мы не знаем.) Был опубликован только отрывок «Ленин».

Ленин здесь настолько же симпатичный, насколько несоответствующий своему действительному облику:

А дальше уж совсем сусально: «с сопливой детворой /Зимой катался на салазках»; «… скромней из самых скромных, /Застенчивый, простой и милый». Это пишет тот самый Есенин, который уже в 1919 г. бросил большевикам: «Веслами отрубленных рук/ Вы гребете в страну грядущего». Как же просто обвинять Есенина в лицемерии! И как сложно понять этого путаного, но всегда честного гения! Попробуем.

Для русского сознания типично: не царь виноват, а его министры, не Сталин, а его приближенные. Легенда о «добреньком» Ильиче родилась еще при его жизни. Так, например, ходили упорные слухи, что Ленин просил не расстреливать Гумилева, но телеграмма запоздала. (Вариант: специально задержали злые люди.) Во всяком случае, Есенин никогда не причислял Ленина к «негодяям». Кроме того, зима 1923–1924 гг. — время расцвета введенного Лениным НЭПа. (Испугался Антоновщины, но тогда мало кто связывал эти события, во всяком случае не Есенин.) Не самое плохое время для русского крестьянства. Экономические свободы (хотя бы относительные) были, а свободы политические их не интересовали. Они привыкли, что Россией правит царь, а зовут ли его Николай или Владимир — им было все равно. Собственный отец Есенина изменил свое отношение к советской власти — от ругани перешел к приятию.

Целиком Ленину посвящено еще только одно произведение Есенина — стихотворение «Капитан Земли», написанное к годовщине смерти вождя. Друг Есенина Л. Повицкий вспоминает, как оно создавалось: поэт жил тогда в Батуми. «Как-то раз у Есенина наступила пора безденежья, между тем ему срочно понадобилась сумма в сто рублей. Это была для того времени порядочная сумма. Мы думали-гадали, где добыть деньги, как вдруг Есенин воскликнул: «Я протелеграфирую Чагину[120]». И он мне прочел тут же составленную телеграмму: «Вышлите срочно сто высылаю стихотворение «Ленин». Через два дня деньги были получены. Есенин написал стихотворение за вечер». Напечатан «Капитан» не был. Хотя вряд ли это — прямо скажем, халтурное — стихотворение было хуже того потока макулатуры, который в эти дни лился со страниц советских газет. Но от Есенина хотели не просто дифирамбов, а дифирамбов талантливых…И не дождались. Образ Ильича, «скромного мальчика из Симбирска», который стал «рулевым своей страны» в «Капитане Земли», примерно тот же, что и в отрывке из «Гуляй-поле»: «Он никого не ставил /К стенке /Все делал / Лишь людской закон». Но и даже от такого Ленина (даже и в откровенно халтурном тексте) автор дистанционируется: «… поэт /Другой судьбы […] Споет вам песни / В честь борьбы/Другими,/ Новыми словами».

…А что делать поэту Сергею Александровичу Есенину? Который «новыми словами» не умеет? В клинике надоело. И он начинает то и дело убегать оттуда в «Стойло». А там опять скандал за скандалом, антисемитские выкрики (чем больше Есенина обвиняли в антисемитизме, тем большим антисемитом он становился), приводы в милицию, новые уголовные дела. Однажды, возвращаясь оттуда пьяным на извозчике, упал, врезался в стекло какой-то витрины, глубоко порезал руку. И снова больница. На этот раз Шереметьевская.

Это происшествие почти с документальной точностью описано Есениным в стихотворении «Годы молодые с забубенной славой…»:

С. Виноградская, навестившая его в больнице, вспоминала о чтении Есениным этого стихотворения: «Он не читал его, он хрипел, рвался изо всех сил с больничной койки, к которой он был словно пригвожден, и бил жесткую кровать забинтованной рукой. Перед нами был не поэт, читающий стихи, а человек, который рассказывал жуткую правду своей жизни, который кричал о своих муках».

В больницу являются представители уголовного розыска арестовать Есенина. Но профессор Гернштейн заявил, что Есенину грозит заражение крови и он должен находиться в больничных условиях. (На самом деле такая угроза уже миновала.) Милиционеры ушли, взяв с врача обязательство предупредить их, когда Есенина будут выписывать, и подписку о сохранении доверенной ему тайны. Однако врач рассказал Бениславской о готовящемся аресте Есенина, и она (очевидно, используя свои старые связи) добилась перевода его в Кремлевскую больницу, куда милиция прийти не могла.

В Кремлевской больнице Есенин пробыл около трех недель. После чего еще долго ходил с перевязанной рукой, остряки говорили, что одна рука у него белая, другая — красная.

После выхода «на свободу» жить ему было совершенно негде: соседи Гали Бениславской по коммунальной квартире категорически потребовали, чтобы Есенина там не было. Временно он поселяется у Вардина.[122]

4 апреля на квартире Вардина состоялась вечеринка (благо жена его куда-то уехала). Приглашая на эту вечеринку А. Берзинь,[123] И. Приблудный писал ей: «Будем петь, а Вы будете смеяться над заявлением Сергея о выезде за пределы СССР».

Никаких официальных прошений разрешить выезд из СССР от Есенина в это время не поступало. Но желание, стало быть, имелось. Страна негодяев, очевидно, стала ему поперек горла. Можно себе представить, как он говорил об этом и сколько было при этом выпито. Кончился вечер, скорее всего, плачевно. Есенин, надо думать, опять допился до состояния, угрожающего его здоровью, а может быть, и жизни. Во всяком случае, думается, поводом к письму Бениславской, написанному через два дня (6 апреля 1924 г.), послужил именно этот инцидент.