Вырвалось сердце из спячки, вышло солнце на круг. Дениска Самохвалов женится на Катеньке Тумановской. Два года топтал дорогу через две улицы на третью, сменил диплом инженера-электрика на трудовую книжку в институте микроэлектроники, покоя не давал ни ногам, ни надеждам. Все плясало – день и вечер. Катя, шоколадница кондитерской фабрики имени Марата в тесном переулке между Пятницкой и Малой Ордынкой улицей, два года вязала белой шерсти узорное платье. Цепляясь за каждую петельку, отговаривала себя и Дениса: пустое дело свадьба, не судьба нам семейное бытье, не могу я сегодня в кино «Ударник», платье надо вязать. Смешная девочка инженера переуважала, хорошенькую головку русую затылком к Дениске клонила. Денис Самохвалов, современных фасонов страус, холодных столовских котлет и горячих джазов поглотитель, совсем потерялся в ухажерстве. Бледный, тощий, большеглазый, футбол забросил, к наукам остыл, вечера слуходробильной музыки бросил – чем Катюше угодить, не ведал. Названия цехов, имена кондитерских фабрик нарочно вызубрил, любимое место на земле – черногривую башку свою – под секиру парикмахера вздыхающего подставил… Ну вот он я, Катя, – гладок, тих и светел. Брось, Катя, вязание, подыми головку чудную, глазами глаза мои взвесь: судьба нам семейное бытье, нет радости мне без тебя, что за мука томиться в неведении? Любишь, а? Любишь? Молчит, руку ему погладит и молчит. Что ли времена петли перепутали, не в свой век, не в двадцатый, прищемила любовь Денисово сердце. Ну и черт с ним, с кино «Ударник», бросай узорное вязание, выход найден: в консерваторию пошли, в шестой ряд, подставляй, работница-шоколадница, золотые веснушки свои под святую россыпь композитора Чайковского. Только через год ежедневных прогулок далась Катя в губы поцеловать. Ну и фантастика. Сам на себя руками разведешь. Девчонок в институте, одних только незнакомых – товарный вагон, не считая старого прошедшего, спального вагона докатиной жизни. То-то и оно – докатился. Докатился. Бывалый проказник, мамин баловень, танцор-футболист, Денис Инженерович влюблен беззащитно, Денис Электронович стал гладок, тих и светел. Словно музыка, как выяснилось, Петра Ильича Чайковского. Два года бесшумной борьбы, упрямого толкания через две улицы на третью… а вот и сдалась Катерина Тумановская: пошли к маме, сделай мне предложение, Дениска. Вот и конец несовременной истории, женится Денис на Катеньке, а уж как цеплялась она за каждую петельку, два года головку хорошенькую прятала. Но платье узорное белой шерсти до того к лицу сероглазой невесте. Бог с тобой, бери меня, инженер Самохвалов, завязывай новенький узелок, да потуже.

Удивительное дело – свадьба. Счастливая новость – свадьба. В загсе чужие люди улыбнулись, перезнакомились, телефонами обменялись, и пожалуйста – одна семья. Перероднились, удвоились мамы, бабки, братья, сестры. Эка невидаль – свадьба. И в соседнем доме тоже. И в общежитии, в ближайшем кафе – веселье, белая фата. И во всех городах, на всей планете. Старая новость – свадьба. Гуляют и поют. До утра, до усталости, до новой жизни, которая стара как белый свет. Катя и Денис – муж и жена.

Веселое-тревожное закатилось за вчерашний день. Утро развезло гостей, остались в комнате молодые, за стеною – ни шороха, родичи Дениса культурно уехали в однодневный дом отдыха на субботу-воскресенье. Тишина в большой квартире Самохваловых. На двойной родительской кровати лежат она и Денис. Глаза в глаза. Покорно и грустно отвечает Катя его зловещему взгляду. Замерли холодные стены. Только водопроводные трубы звучат отдаленной жизнью – где-то соседи душ принимают, но это даже не на этом этаже.

– Катя, что это, Катя? – высказался неподвижными губами.

– Я тебя люблю, – ответила, не сводя с него глаз.

– Катя, это невозможно. Ты обманула меня.

– Дениска, я тебя люблю.

– Но ты мне ничего не говорила. Ты обязана была, – у него высохли губы, поэтому он остановился.

– Мне говорить-то чего было? А если ничего? Если только ты у меня один?

– А почему плачешь? Потому что врешь!

– Как?!

– Так! Я же не скрывал, каким я был до тебя, я тебе все раскрыл про себя.

– Разве все?

– Ну, не все, ладно. Но я правду, только правду!

– И я – правду. А у меня другого нет ничего. Я люблю тебя.

Денис перекатился с локтей на спину и туго запер глаза. Катя робко потянулась к его волосам – снять эту боль. Она уже не плакала, но громко дышала. Так же часто гладила, и словно это ее рука вздыхала по голове обиженного мальчика.

Плохо ему, под ее нежной ладонью хорошо, но очень плохо ему. И близкое воспоминание страхом обожгло душу. Стряхнул головой ее ласки, к черту нежности.

– Дениска, я люблю тебя.

– Дрянь, дрянь! – он выскочил вон из спальни, вдалеке уронил неизвестные Кате предметы, шумел водой и телом, иногда слышалось его мычание, прозвякало ремнем на брюках, цокнули каблуки ботинок, хлопнула дверь.

Катя пролежала не двигаясь, может быть, час. Потом закрыла глаза, и еще прошел час. Потом она спала, спала, пока снова не хлопнула дверь. Денис вошел в комнату, резко придвинул стул ближе к кровати, сел и вызывающе уставился на жену. На нем розовая сорочка с кружевами, без галстука. И брюки те же, что на свадьбе – от дорогого серого костюма в клетку. Катя успокоенно любовалась этим человеком. Мешки у него под глазами оттого, что не спал. Красная обводка белков оттого, что плакал. Кулаки на коленях, а что с пальцами? Штукатурка на пальцах, ясно: в стенку колотился этот человек. Сидит и ждет, требовательно выкатил на молодую жену прокурорский карий глаз. А Катя такая румяная, что и веснушек не видно. Ей бы скрыть, что блаженствовала тихим сном, пока этот человек бегал из-за нее плакать да вдобавок стены кулаками трамбовал. Она лежит и любуется, словно жена заботливым мужем, который дал ей отоспаться, а сам вот по хозяйству сгонял туда-сюда.

– Вот что я скажу тебе, Екатерина Сергеевна. Вчерашний день, пусть он такой и останется, как был. Но завтрашнего и сегодняшнего дня у нас с тобой не будет, не надо на меня так смотреть! – прикрикнул на нее, и она похолодела, веснушки брызнули на белых щеках. – Не выйдет, я сказал. До тех пор, пока вся правда твоей жизни не станет мне известна. Другого слова у меня к тебе нет.

– Я только тебя прошу, Дениска, миленький, не волнуйся, не дыши так часто, уж очень страшно. – Снова плачет, руку – к губам, кусает пальцы, а слез все больше, больно глядеть в глаза мужу. – Боюсь я, миленький, боюсь я за тебя.

– А за себя не боишься? – и он скрипнул зубами, нижними вперед, верхними назад. – Давайте, Екатерина Сергеевна, глазки быстро вытирайте и… так сказать, выкладывайте. Москва слезам не верит.

Он бы и похлеще выразился, да пощадил ее малообразованность.

– А твоя Москва сама чего плакала, а? Чего она вся в красных глазах прибежала, а? А руки в штукатурке – это она слезам не верит, миленький мой?!

– Не твое дело, собственно говоря! И штукатурка не твоя…

– Нет, моя, моя! Не надо перебивать, Денис Андреич! Раз уж взялся по батюшке величать, то и давай по-культурному, без перебивок. Я, пожалуйста, я скажу. Только мне минутки две надо, в порядок себя привести. Все-таки муж – инженер, с утра чуть не при галстуке, а я что тебе – лежебока? И вообще, даже на суде разрешается в туалет ходить! – и она мигом выскочила, сверкнув по глазам судьи лезвием белого тела.

Дальше они сидели в гостиной за чистым столом под красивым портретом покойного дедушки. Дедушка глядел высоко вперед, с орденом Красного Знамени на груди, в командирской папахе, и никакого отношения к происходящему не имел.

– Слушаю, что ж вы молчите, Екатерина Сергеевна?

– А вот и Сергеевна, Сергеевна я! Папа у меня Сергеем был, пока маму в день моего рождения не оставил. Теперь сама не знаю, кто он такой, может, уже Андрей или там Алексей какой-нибудь! – неизвестно почему задиралась вчерашняя невеста.