— Я тут думал кое о чем. Разве тебе не интересно, о чем я думал?

— Только если вы думали спуститься вниз, — сказал Костис, невольно выдав свое раздражение.

— В тебе проснулось чувство юмора, Костис?

— Оно у меня всегда было, Ваше Величество.

— Тем лучше для тебя, — сказал царь.

Он двинулся в обратную сторону. Костис следовал за ним, все еще сжимая бурдюк.

— Ваше Величество, пожалуйста, спуститесь. Мой друг Арис действительно очень хороший человек, и если вы свалитесь со стены, его обязательно повесят, и всех его солдат тоже, а они в большинстве тоже неплохие люди. И хотя я не могу признать, что меня это очень беспокоит, но ваших слуг повесят вместе с ними за компанию, а среди них есть несколько человек, которые искренне беспокоятся за вас. Прошу вас, не могли бы вы спуститься?

Царь смотрел на него, прищурив глаза.

— Не припомню, чтобы слышал от тебя такую длинную речь. Ты говорил очень убедительно. Я думал о Нахусерехе, — сказал царь, возвращаясь к своему предмету.

Он посмотрел через плечо на Костиса.

— Ты знаешь, что невозможно задушить человека одной рукой? — очень серьезно сказал он. — Это осложняет дело, потому что у меня всего одна рука. Это ограничивает мои возможности. Я смог стать царем с одной рукой, но одни боги знают, был бы я царем вообще, если бы у меня осталось две.

— Ваше Величество…

Царь потер лицо ладонью.

— И еще я думал о тебе, а тут являешься ты, дубина стоеросовая, и пытаешься уговорить меня спуститься со стены.

Он снова повернулся и двинулся по гребню зубца, а потом, прежде чем Костис успел перевести дух, ловко спрыгнул на крышу.

— Ты понимаешь, что находился на волосок от смерти, когда на тебя посыпалась черепица?

Костис недоуменно возразил:

— Это был всего лишь несчастный случай, — и тут же ему в голову пришла новая мысль.

Старые сломанные плитки можно было разбросать по земле в нужном месте заранее. Разбитую черепицу легко откопать в любой мусорной куче вокруг дворца.

Царь стоял напротив Костиса, слегка покачиваясь с носков на пятки.

— Как вы узнали про черепицу? — спросил Костис.

— Я всезнающий и всеведущий. Или, по крайней мере, был таким, пока не начал таскать повсюду за собой четырех бездельников, отряд телохранителей и одного неприкаянного лейтенанта. Если честно, — царь задумался, — Не знаю. Считай, что догадался, потому что это довольно банальный и пошлый прием убийства. Но ты проявил настоящую политическую смекалку, молодец. Скажи, твое наивное простодушие позволило тебе заметить другие маленькие покушения?

Костис подумал.

— Да, — нерешительно сказал он. — Наверное. — он удивился, как легко пришло прозрение. — Да.

— Да, — согласился царь. — Довольно опасно считаться доверенным лицом царя. Поножовщина в винном погребке, обидчивые пьяницы и случайная стрела. Припоминаешь?

— Об этом вы тоже догадались? — Костис смотрел на царя в полном недоумении.

— Нет.

— Вы всеведущий.

Царь покачал головой.

— Я попросил двух специалистов из ведомства Релиуса присмотреть за тобой. Я ведь не мог держать тебя в караулке до конца жизни. Ведь ты, буратино недоструганный, однажды уже чуть не получил кусок черепицы на макушку.

— Что это за люди?

— Ты встретил одного из них во время драки на пороге таверны.

Костис вспомнил незнакомца. Надо признать, табуретками он кидался очень метко.

— Однако, их полномочия были ограничены. Они должны были только наблюдать и действовать только в крайнем случае. Но когда стрела пролетела мимо тебя, это было чистым везением. Ну, ну, — сказал царь. — Я надеялся, что избавившись от тебя, как от надоевшей игрушки, я смогу защитить тебя, но этого не случилось. Я мог бы спрятать тебя в провинции, но, честно говоря, в Аттолии у меня нет людей, которым я бы мог полностью доверять. Я мог бы обратиться к моей кузине, царице Эддиса, и попросить ее спрятать тебя, но, честно говоря, мне будет стыдно делать это. — он искоса посмотрел на Костиса и сказал: — Я не хотел тебя смущать.

Он потер бок, и Костис знал, что в эту минуту царь думает о Сеане.

— Я видел его на том балконе, когда, как идиот, сидел в саду и спрашивал себя, чем он там занимается.

Евгенидис потряс головой от отвращения к себе и двинулся вдоль стены. Костис последовал за ним.

— Надеюсь, ты слышал, как я однажды спрыгнул со стены вон туда. — царь указал в черную пустоту за стеной и с грустью сказал. — Если бы я попробовал сейчас, то, скорее всего, разбился бы всмятку. Впрочем, это дает мне одну идею. Утром я скажу Телеусу, что освобождаю тебя от дежурств. Тебе это не понравится, — сочувственно сообщил он Костису, — но знаешь, не надо было бить меня… тогда… много жизней назад.

У Костиса тоже возникло чувство, что прошла целая жизнь с того утра, когда Костис ударил царя на учебном дворе. Это был какой-то другой солдат, простодушный дурачок, представления не имевший, какой сложной может быть жизнь.

— Действительно, — сказал царь. — Мне удалось хорошо подумать сегодня. Несмотря на все усилия мои заботливых придворных.

— Это благодаря вину? Оно помогает вам думать?

— Вино? В вине, Костис можно только утопить истину. Это не помогает. Оно никогда не помогает, но я время от времени прибегаю к нему в надежде, что природа вина могла измениться.

— Правда, Ваше Величество?

Царь поднял голову.

— Я ничего не собираюсь рассказывать тебе, Костис. Я пытаюсь похоронить свои воспоминания, понимаешь? Скрыть их от себя, скрыть от богов. Потому что отказ от дара богов может чертовски разозлить их. Если ты захочешь отказаться от дара богов, Костис, ты должен быть очень осторожен.

Он сурово погрозил пальцем.

— Ты не можешь показать им, как тебе противно все время видеть вокруг себя людей, которые считают, что ты должен думать, как царь, вести себя, как царь. Ты не сможешь вытерпеть еще один день, слушая рассуждения, как тебе повезло, в то время как человек, которого ты ненавидишь, смеется над тобой на той стороне Черного пролива, и ты ни черта не можешь с этим поделать, потому что сам загнал себя в ловушку, из которой нет выхода.

Евгенидис повернулся и пошел назад вдоль парапета. Даже не покачнувшись, он снова на негнущихся ногах запрыгнул на гребень зубца.

— Знаешь, я впервые в жизни не могу выбраться из ловушки, — бросил он через плечо.

Его смех звучал очень горько.

— Потому что я не хочу из нее выбираться, Костис. Я прихожу в ужас, что они узнают, как я ненавижу их дар, и отнимут ее. — Царь остановился, только сейчас осознав, что же он осмелился высказать вслух. — Боже мой, — сказал он, — вино совсем не помогает, правда?

Он взмахнул руками и повернулся к Костису, но его тело, повинуясь импульсу, продолжало двигаться. Балансируя, он сделал два шага назад. Затем глаза царя расширились, и Костис видел, как в темноте сверкнули его белки. Вместо того, чтобы выпрямиться, он отпрянул дальше. Царь замер на самом краю гребня, хотя это казалось невозможным, он словно парил в воздухе.

— Боже мой, — прошептал царь, словно завершая молитву.

И Костис ясно, как голос царя, услышал другой голос. Он произнес:

— Иди спать.

Царь начал падать в сторону Костиса, и Костис отшвырнул бурдюк в сторону, чтобы поймать Евгенидиса. Когда ноги царя коснулись крыши, его колени подкосились, и Костис еще крепче обнял его, чувствуя, как слабеют его собственные колени. Он не мог сказать, кто из них пережил большее потрясение. Царь хватал ртом воздух, словно пытаясь толчками загнать его в легкие. Костис вспомнил, врач беспокоился, что швы могут разойтись при большой нагрузке, но это было больше похоже на шипение человека, который порезался или ухватился за ручку горячей сковороды и обжег пальцы. Когда царь наконец выпрямился, Костис не отпустил его, а царь не стал вырываться. Он стоял, опустив голову и положив руку на плечо Костису, сотрясаясь от дрожи, пока не затих. Тогда он тихо засмеялся и покачал головой.