Выслушав москвичей с трибуны, а потом и наших подпевал, я пришел в совершеннейший аут. Как говорится, хватай мешки, вокзал отходит.

Как вам, наверное, известно, в 2015 году группой стран, в том числе Ираком, в Москве, после самопальной и мало кем признанной международной конференции по урегулированию (в основном там меж собой решали, кто наблюдателей прислал, а кто и вовсе блистательно отсутствовал), было принято решение об урегулировании на Среднем Востоке самым радикальным способом. Путем высадки частей русской армии, внутренних войск и ликвидации террористов – всех до единого. В отличие от брюссельских штудий, где больше трындели о правах человека, в том числе и такого человека, который хлещет из «АК-47» по проезжающей армейской колонне или подкладывает бомбу на дороге, там разговор был конкретный, с большим участием военных, спецслужбистов и бывших спецслужбистов. Мы удачно попали в масть, можно сказать. Возможные телодвижения Китая в этом регионе блокировались из последних сил США, да и сами китайцы по определенным причинам не готовы были активно вмешиваться своими силами в идущую в регионе вялотекущую гражданскую войну. И позиция их была понятна: связаться означало стать целью джихадистов, которой они до этого не были, и испортить отношения с некоторыми важными и влиятельными кругами в Персидском заливе, от которых Китай зависел больше, чем хотел это показать. Нам же терять было нечего: уже возвращались в страну поднаторевшие в уличных боях, прошедшие медресе в долине Сват боевики, на карте страны вспыхивали все новые и новые горячие точки – Югра, Ульяновск, Казань, Уфа, Ставрополь, Сочи, Подмосковье. Особого выбора для нас не было – элита стран Аравийского полуострова нацелилась на нашу страну еще с девяностых, плодились всякие исламские фонды, действовали подпольные и полуподпольные медресе, студенты (кстати, слово «талиб» в переводе означает «студент») выезжали за границу в поисках знаний, учились в исламских университетах Мекки, Медины, Аль-Азхар в Каире, в Деобанде, в Хаккании, в Красной мечети. Еще лет десять, даже меньше, и дело могло кончиться уже не отделением Кавказа, а полномасштабной религиозной войной по всей стране. Отступать нам было некуда – только наступать, переносить боевые действия на территорию противника. А с той стороны было немало тех, кто еще помнил Советский Союз, в армии хватало тех, кто закончил советские училища, в спецслужбах – Университет дружбы народов. Так что – сговорились. Договоренность не приняли всерьез ни элиты Персидского залива, ни Брюссель, ни Вашингтон. А напрасно.

Потому что если мы чему и научились за последние четверть века, так это воевать с партизанским движением. Жестоко, кость в кость, без сантиментов и самоограничений. И когда первые борта приземлились в ближневосточных аэропортах, когда контролирующие целые районы в городах столкнулись с беспощадным контртеррором, совсем не похожим на то, что было с американцами, – тогда-то начали соображать…

Но проблема была в том, что до сего времени союз, уже проявившийся на деле и показавший свои плоды, никак не был оформлен политически. Совсем никак.

Что ж, пришло время определяться, и мы, кажется, определились. В самое ближайшее время должен был состояться визит в Багдад президента России. И одновременно с этим столицу Ирака должны были посетить президенты Ирана, Ливана и Сирии. Теперь понимаете, какая каша заваривается?

Я-то понимал. И все присутствующие в зале – тоже понимали. Ставки – не ниже, чем во время встречи «тройки» в Тегеране в сорок третьем. Против нас будут все. Весь мир. Но, черт меня возьми, разве это не круто – идти против всего мира? Встать и сказать – а мы будем жить, как считаем нужным, а вы со своими советами, рекомендациями, требованиями как можно скорее провести демократические выборы[2]– идите-ка…

Подальше, в общем.

На то, чтобы припрячь нас к высочайшему делу («Слово и дело государево!») обеспечения безопасности и довести до нас, сирых и убогих, что теперь мы подчиняемся вот этому, состоящему из москвичей оперативному штабу, у гостей ушло только полтора часа. Честно – мне жаль и их. Придурки жизненные.

На улице подходит ко мне Павел Константинович, мрачный, как туча.

– Без этого не можешь, да?

Я моргаю невинными глазами.

– А чего? Я ничего, товарищ полковник. Женился вот…

– Чего?!

– Женился, говорю. Гражданским браком пока. Но думаю, скоро и…

– Твою…

Дальше полетел такой мат, что на нас стали оборачиваться все, в том числе и москвичи. Дело, в общем, обычное – шеф подчиненного честит. Хотя… Наверное, я все же вылечу когда-нибудь со службы как пробка из бутылки. И наверное, я даже многое делаю для этого. Просто все осточертело – свободы хочется, а не этой вот тягомотины с костюмчиками.

Немного проматерившись, шеф приходит в себя.

– Сволочь ты, – устало говорит он.

– За что? Я разве не работаю?

– Зачем ты с гуошниками[3]на входе сцепился, нахамил им, а? Неужели нельзя без этого?

– Они мне ксиву не предъявили. Зато оружие сдать попросили. Я все же на улице работаю, сами понимаете, что такое без оружия.

– Я все понимаю, – нехорошим тоном говорит Павел Константинович, – короче, вот что. К москвичам, к любой работе по визиту – ни ногой. Нарушишь – вылетишь отсюда как пробка из бутылки. Я серьезно.

Полковник смотрит на меня даже просительно. Я его понимаю. С одной стороны, гости из Москвы, а с другой – кто-то должен давать результат с улиц.

– А чего мне делать? Отпуск взять, на Маврикий уехать с женой? Так я не против.

Ага щаз-з-з…

– Сейчас идешь к Станиславскому, поступаешь в его полное распоряжение. Полное, слышал? И отрабатываешь имеющуюся у тебя информацию по враждебной активности МОССАДа и ЦРУ в городе. Больше ничем не занимаешься, понял?

Станиславский, он же Музыкант, – серьезный дядя. Он еще в Ставропольском УФСБ работал, в период 1996–1999 годов вел разведывательную работу против независимой Чеченской Республики Ичкерия, пленных вытаскивал, об обменах договаривался, агентов забрасывал. Это на него в свое время вышел Ахмад-хаджи Кадыров, когда понял, что дальше – край и надо договариваться на любых условиях. С тех самых времен он и приговорен Исламской Шурой моджахедов к смерти. С таким поработать – в уважение будет.

– Он что знает?

– Все. Создана опергруппа, ты в ее составе. Дальше он доведет.

Павел Константинович мнется.

– Ты чего там про свадьбу говорил? Шо, реально? С этой, ваххабиткой твоей?

– Что значит ваххабиткой? – возмущенно говорю я. – Во-первых, она моя жена, попрошу с уважением. Во-вторых, она не ваххабитка, ее ваххабиты на прицеле держат, как и нас всех. Она им как кость поперек горла. Она из дружественной разведки.

– Ох, нарвешься. Дружественных разведок не бывает. Лишат допуска и таких бздей навтыкают! И мне заодно. За потерю бдительности и развал работы с личным составом. Тут уже какой-то… Пушкин, чтоб его… Телегу написал, что у нас тут беспредел полный, эскадроны смерти действуют. И ты еще со своей…

– Пусть на улицу пойдет, поработает. Эскадрон смерти…

В нашу сторону начинает двигаться москвич, и Павел Константинович замечает это.

– Все, иди с глаз…

Вот тебе и медовый месяц. С поздравлением от начальства заодно.

Станиславский, который вел работу по Аль-Малику, пока мне и Амани не удалось выследить и завалить его на сирийской границе (та еще мясорубка была), был и в самом деле человеком очень серьезным.

Он не подчинялся даже резиденту, а выходил напрямую на АТЦ «Москва». Для неразумеющих – Антитеррористический центр «Москва», управление ФСБ, реорганизованное из управлений «А» и «В», которые, в свою очередь, берут начало от легендарных советских групп «Альфа» и «Вымпел».

Станиславский встретил меня в своем кабинете – он сидел с отдельной охраной и в отдельном блоке. Был он совсем не героического вида – полный, ниже меня ростом, в очках, с усами и небольшой, как у арабских шейхов, бородкой. Мы поздоровались – по местному, не по-русски, коснувшись губами щеки друг друга.