Я понял: «На вчерашней встрече в Рехавии О'Брайен и Ламм, видимо, решили, кем они пожертвуют…»
Высыпавшие из виллы соотечественники под руководством Ургина тащили дополнительные столы, скамьи. Но приехавшие с Лобаном показали О'Брайену, на каких условиях они согласны на примирение. Двое боевиков повели в виллу… Ургина! Кряжистый, похожий на кран, с таким же металлическим сердцем внутри, бывший сотрудник семипалатинского ОМОНа кротко взглянул на Ламма, потом на О'Брайена…
Общество уже рассаживалось. О'Брайен устроился в торце рядом с Лобаном. В отличие от большинства соотечественников, он не претендовал на роль тамады. Бразды правления взял на себя адвокат Ламм.
«Мозгляк, профессор…»
Я быстро спустился на Элиягу Голомб, остановил такси:
—В Рехавию…
Краем глаза я поймал соломенное пятно волос бармена в кафешке и двух женщин на скамейке в глубине перерытого стройкой двора. Новый Версаль существовал пока лишь в воспаленном мозгу местного строителя. Я прошел к забору, решительно поднялся на танкер с мусором. Двор дома О'Брайена находился подо мной, по другую сторону каменной стены. Словно на плацу, я перегнулся, приложил ладонь к препятствию, уперся. Перебросил ноги.
Я слышат: «Здешняя полиция, когда ей сообщают о краже, в отличие от нашей, не выезжает на место происшествия, а предлагает потерпевшему явиться — сделать заявление…» Мне это было бы на руку — окажись оно правдой…
А если нет?!
Я уже шагал к дому.
Чем хуже, тем лучше!
Будто легче начинать после того, как все уничтожено, растоптано! А на деле ничего не изменилось. Просто начинать приходится от места, где ты уже находился…
Проклятое стремление после проигрыша немедленно начать отыгрываться!
Дальнейший путь в дом был отработан.
«Через балкон спальни первого этажа…»
Я убедился — его чаще оставляют открытым, чтобы весенняя свежесть полнее наполнила спальню. Металлическая штора действительно не была закрыта до упора. Я поднял ее. Протащил вбок раму имеете со стеклом.
Я был уже в спальне.
Кассета с записью разговора киллера с О'Брайеном должна была находиться где-то поблизости! Джамшит не зря отсылал меня к дому в Рехавии. Я оставил окно на балкон открытым, быстро обежал здание. Музыкального центра не нашел. Снова пустой дом, чемоданы. В туалетах туалетная бумага с надписью по-английски «Собственность королевы»… Снова дом, предназначенный для продажи. Ламм должен был руководствоваться какой-то идеей, пряча кассету. Вместе с кассетником, например. У музыкального центра…
«Аудиокассета должна быть на глазах: чтобы сразу обнаружить пропажу!»
На третьем этаже я попал в небольшую комнату неясного назначения и сразу понял: «Музыкальный центр…»
Еще я увидел огромное количество компакт-дисков, аудиокассет…. Идеальное место, чтобы спрятать то, что я искал! Дверь по какой-то причине была не заперта… По другую сторону — еще дверь. Непонятно, что за ней находилось. Небольшое квадратное окно убрано решеткой. Я подошел к музыкальному комбайну. Аудиокассеты были расставлены в образцовом порядке. Я быстро нашел то, что требовалось. Аудиокассета «Ten Years After» лежала среди других. Я поставил ее, нажал клавиш «play». Послышались знакомые записи шестьдесят седьмого года: «I want to know» и «I can't keep from Crying Something»… Я уже мог воспроизвести часть знакомой композиции. Пришлось отмотать часть пленки.
«Feel in for me…»
Внезапно что-то насторожило меня. Я увидел направленный в мою сторону небольшой электронный глаз, не больше того, что установлен при входе в московское метро. Глаз на стене неспешно, размеренно мигал. Информация обо мне передавалась на пункт сбора. Я вынул аудиокассету, сунул в карман. Резко подался к дверям. Я знал о возможностях электронного стража. Но было уже поздно. Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. Одновременно поползли вниз оконные шторы… Свет под потолком стал медленно гаснуть. Пока не погас полностью. Стало темно.
«Быстрые шахматы — не твоя игра!» — каждый раз говорю я себе и каждый раз снова играю!
Одно утешение: «Если ты принимаешь решение трезвый и оно неверно, тебе некого в этом винить. Это твой уровень!»
Я попробовал выбить дверь. С равным успехом можно было пытаться повалить все здание. Я бросился ко второй двери. К окну! Все было сделано прочно, надежно. Ловушка!
Мы словно играли в жмурки. Я был водящим. Черная повязка закрывала от меня мир. Мои противники видели меня в обычный прибор ночного видения, который наверняка включался вместе с остальным оборудованием…
За мной могли приехать. Могли, наоборот, оставить гнить в этой камере надолго…
Я щелкнул зажигалкой. Сбоку на шкафчике лежало несколько газет. При желании я мог устроить небольшой костер. Но не стал этого делать.
Вскоре под окнами раздался звук подъезжавшей машины.
Сработал первый вариант.
Вторая дверь внезапно отворилась, теперь уже водящим был тот, кто вошел. Вспыхнул свет.
«Окунь!»
Мускулистый, с крепкой спиной и крутым крепким задом, он приближался. На нем был джинсовый костюм, мягкие кроссовки. В руке он держал пистолет.
«Это конец!..»
Но в ту же секунду в дверях возник еще один человек…
Я видел, как над головой Окуня взлетел короткий ломик.
Раздался треск. Президент «Алькада» словно переломился пополам, всем телом тяжело рухнул на пол. Ноги его несколько раз судорожно дернулись. Он замер.
До меня донеслось:
—Сваливай через двор кафе…
Человек, вырубивший Окуня, скрылся в коридоре, откуда только что появился. Через секунду мне предстояло пройти по тому же коридору…
Я двинулся вперед очень медленно, в любую секунду готовый получить свое…
Впереди была лестница черного хода. Я заглянул за перила. Наружная дверь внизу открыта…
После убийства начальника кредитного управления и помощницы президента банка нам объявили войну на уничтожение. Мы словно вступили на минное поле, где могли взлететь в воздух в любую минуту…
Но банк выстоял.
Мы обратились к знакомым и незнакомым банкирам. Наша участь могла стать их завтрашней моделью существования. Мы просили пролонгации займов и новых кредитов. Про наше противоборство с О'Брайеном, про жертвы, которые мы понесли ввойне к р ы ш, стало широко известно.
«Парадокс!..»
В прекрасном итальянском фильме о войне именно жулик от имени генерала Делла Ровере призвал народ к сопротивлению и стал его знаменем!
А Джамшит был уголовником. И, как ни странно, ему поверили. Нам пошли навстречу!
В конце ноября, перед отъездом в Израиль, я появился у себя в Химках довольно поздно. Жена после работы заехала к родителям. Дома был только сын.
— Пап! — Он скучал по отцу. — А тебя тут по телевизору показывали…
— Как по телевизору?
Словно кто-то невидимый внезапно ударил меня сзади под колени, но я удержался на ногах. Застыл с пальто в руках.
—В вечерней передаче. Ну, ты знаешь…
У него была виноватая милая улыбка.
— Будто ты в камере. Изолятор временного содержания. Ты чего, пап? Не знал?
— Нет.
— Ты был в костюме. Я тебя сразу узнал. Потом звонила мама. Она тоже…
— И все?
—Еще кто-то. Он сказал, что перезвонит…
«Пастор?..»
— Лиц не показали. Кто тебя не знает, тот никогда не догадается, что это ты. Что-то не так, пап?
— Так…
— А тот — другой мужик — высокий… В пиджаке. Новый русский. В камере вы были как два киллера…
В голосе прозвучала плохо скрываемая гордость.
Я вспомнил:
«На второй день, при новой смене, когда мы с Пастором сидели на нарах, кинокамера действительно стрекотала…»
—Погоди, я должен позвонить…
Я сделал несколько звонков. Вскоре узнал, что произошло. К очку камеры приблизилась кинокамера известного репортера. Кому-то из смены подкинули за это баксы.
Что-то изменилось в моем лице, потому что сын замолчал. Дети внутренне растут в час испытаний. «ДДТ» и телевизор тоже сразу умолкли.
