Из блаженного забытья Тёму вывел лёгкий толчок в спину. «Знакомый?» Студент повернул голову — нет, один старик, энергично жестикулируя, что-то объяснял другому, и в пылу разговора стучал костяшками пальцев о литую спинку сиденья.

— Это нефть! И куртка твоя — это нефть. И шуба, — старик быстрым жестом коснулся рукава собеседника, — нефть! И лекарства и колёса и самолёты, и икра в банке — это всё углеводород, нефть. За неё они и грызутся, воюют до последнего, понимаешь? Без нефти нет жизни.

Собеседник старика хрипло рассмеялся, демонстрируя единственный зуб в чёрном рту:

— Паны дерутся — у холопов чубы трещат.

— А ты не будь холопом, — отрезал старик, — рабы не мы. Встанут качалки — и куда те паны пойдут?

Ошарашенный Тёма почувствовал вдруг, что пойман в прицел ярко-синих, совершенно молодых глаз. Старик выглядел так же грозно, как старшие преподы в институте, но при этом был силён, быстр в движениях — словно бы тридцатилетнего мужика обрядили в дряхлое тело.

— Я с сорок седьмого года при нефти-газе. Вот ты ж про неё ничего не знаешь?

Тёма качнул головой, вспоминая:

— …Экспорт нефти составляет основу государственного бюджета…

— А ты её живьём нюхал? Видал, как из скважины брызжет? Дырку в земле вертишь — и она сама прёт. И делай что хочешь — хоть таблетки, хоть одежду, хоть дома строй из углеводородов. А мы её на пустяки тратим. И нефть и газ… Если газ заморозить, из него любое вещество можно получить, любого цвета, он в массу такую жидкую превращается. Знаешь?

— Нет.

— Я в четырнадцать лет, мальчишкой уже знал, за что возьмусь. К делу душой горел. В четырнадцать — представляешь — сам сорвался, сам поехал в Норильск. Три года учился, геологом стал. Буровиком.

— Вы поехали по комсомольской путёвке? — кое-что из уроков истории всплыло у Тёмы в памяти.

— Правильно, парень, по ней! — старик неожиданно дружески хлопнул собеседника по плечу, — и до сих пор не жалею. Всю жизнь трудился, с ничего в тундре поднимал вышки, за чёрным золотом по мерзлоте, как за медведем охотился. И не я один — комсомольцы тогда Сибирь поднимали, не старше тебя. Нефть она такая, в душу затечёт, не отмоешь. Рядом с ней простые парни героями делаются. Про бакинских комиссаров, как они Баку под большевиков втридцатером согнули — слыхал? Все они в чёрном золоте купаные. И в Башкирии наши нефтяники в 41 за год города в голой степи строили, вышки ставили. И потом, в пятидесятом слышь…

Автобус неторопливо прополз мимо «Гранда», синей вывески «Метро», въехал на мост, повернул на Прибрежный. Пассажиры входили и выходили на остановках, в салон врывался холодный воздух. Старик геолог рассказывал, Тёма слушал не отрываясь — это было увлекательнее всех лекций в

РГТЭУ

. Как будто вместо салона автобуса был промёрзший кузов грузовика, над горизонтом разливалось северное сияние, чуть заметный запах бензина превратился в острый, резкий аромат сырой нефти, а вместо пассажиров плечом к плечу стояли товарищи-буровики. Неожиданно геолог прервал рассказ на полуслове, раскатисто чихнул и снова похлопал Тёму по плечу:

— Мне выходить. Бывай, парень!

— До свидания! — выдохнул Тёма, ещё раз поразившись прямой спине и упругой походке старика. Ему всегда казалось, что после сорока люди перестают жить, глупеют, скучнеют — даже батя последние годы сдаёт. «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка „Поликлиника“». Через одну выходить. Но это ж надо, как люди жили: холодали, голодали, работали до упаду — и с такой же ясной улыбкой шли навстречу метели…

— Проездные документы предъявляем, пожалуйста! — раздалось одновременно с двух концов салона. Контролёров Тёма не боялся — у него был студенческий проездной. Он вообще не понимал экономического смысла проверять билеты при турникетной системе прохода. Прочие пассажиры тоже сидели смирно — проездные были у всех…

— Ну и что, что беременная! Платить надо! Нет билета — штраф сто рублей или давай сейчас в отделение с нами! Ишь, расселась за чужой счёт.

— Я никуда не пойду, вы не имеете права!

На последнем ряду разыгралась житейская драма — две крепкие тётки-контролёрши нависали над маленькой женщиной с большим, заметным даже через пальто животом. Она чуть не плакала от стыда и отчаяния. Пассажиры косились неодобрительно, какая-то раскрашенная старуха в мехах вступила вторым голосом:

— А вы посмотрите у неё в сумочке — деньги на пиво всякое небось есть! Как Путин материнский капитал обещал — так все разом рожать побежали!

Незнакомое, горячее чувство подняло Тёму с сиденья:

— Оставьте в покое женщину. Я заплачу штраф.

Контролёрши воззрились на него, как на дурня, старшая протянула широкую ладонь:

— Ну, плати! Ишь, какой добрый нашёлся.

Не задумываясь, Тёма достал из кошелька сотенную купюру, взял штрафную квитанцию и с трудом удержался от желания швырнуть бумажку на пол.

— Чихать я на вас хотел, — сказал он, подкрепив слова громогласным «апчхи», и выскочил в закрывающиеся двери — автобус уже подъехал к рынку на Смольной, придётся возвращаться назад. Тёма вспомнил признательный взгляд женщины и подумал, что незнакомый старик, пожалуй, поступил бы так же. Или нашёл бы другие слова — правильные, настоящие. Остановку до института Артём прошёл, гордо выпрямив спину, высоко подняв голову — словно на первый пуск первой скважины в городе Н…

Анна с Марией вышли у метро и пересели на 199 маршрут. Зайцев было мало — то ли люди привыкли покупать карточки, то ли стали порядочнее. Во второе ни одна из напарниц не верила — попытки отнять деньги у государства случались часто, просто нынче не везло в рейде. Пенсионеров, которым случалось забыть дома социальную карточку, контролёрши не трогали — жаль, да и небезопасно. Бывало, что возмущённые пассажиры выставляли из автобуса чересчур ретивых «трясунов». Но куда чаще народ оказывался на стороне закона. Усталая Анна ругнулась, вспомнив добренького студента — тоже мне рыцарь нашёлся. Мария вступилась за парня — у неё самой было двое сыновей-подростков, и, окажись она в салоне одна, то скорей всего отпустила бы будущую мамочку. А завистница Анна жила холостячкой — муж её бросил, детей не случилось, с племянником вышла ссора, и никому на свете она не была нужна. Тоску она вымещала на «зайцах» — случалось, и здоровых мужиков в отделение волокла в одиночку. Марии не нравился жёсткий характер напарницы, но работать с ней было спокойно. На маршруте они «выудили» двоих кавказцев, скандальную тётку и ещё одного студента, выписали бумажки и вернулись к Речному — заново проверять 173 маршрут. Зоркий глаз Марии выхватил из толпы на остановке растерянного мальчика лет десяти, в расстёгнутой куртке, без перчаток и шапки. Ребёнок то озирался вокруг, то хлопал себя по карманам. Похоже, что-то было неладно.

— У тебя всё в порядке, мальчик? — поинтересовалась контролёрша, внимательно глядя в испуганные глаза.

— Я поехал в «Мегу» с Димоном и Колькой и этим… другом Димона из другой школы. Мы в кино хотели пойти. Там каток ещё есть, я загляделся и от друзей отстал, у меня в толпе телефон украли и кошелёк. А потом я не в тот автобус сел — мне на Планерную надо было попасть, меня папа ждёт дома и бабушка, — пацан немного волновался, рассказывая, но смотрел прямо, карие глаза казались честными.

Мария зашарила по карманам, в поисках мелочи. Анна опередила её:

— Когда ты должен был быть дома, сынок? — спросила она встревоженно.

— В семь. Я опаздываю, как кролик из мультика, — ребёнок трогательно захлопал длинными, загнутыми ресницами.

— Возьми мой телефон и немедленно позвони бабушке. Потом сядешь в маршрутку — она быстрее доедет.

— Но у меня…

— Слушайся старших, — голос Анны стал чуть суровей, — и всё будет хорошо.

Пока мальчик суетливо бормотал что-то в мобильник, пожилая кондукторша успела переговорить с водителем жёлтой «Газели» и объяснить пассажирам, что на Речном потерялся ребёнок и нужно в целости и сохранности довезти его до метро «Планерная». Затем она вытащила из сумки старый потрёпанный портмоне, заплатила за проезд и, помедлив с минуту, вручила мальчику пару смятых купюр «на машинки». Пацан попробовал отказаться, но Анна чуть ли не силой впихнула деньги в нагрудный карман куртки, громко шмыгнула носом, улыбнулась и напоследок неловкой рукой погладила потеряшку по влажным кудрям.