удобном для сотрудников НКВД смысле; иногда обвиняемых вопреки очевидным фактам (наличие вида на

жительство для иностранца) записывали в число советских граждан. Это обеспечивало упрощение

процедуры следствия и в конечном счете максимально тяжелый приговор.

Кампания 1934-1936 гг. по переводу иностранцев в советское гражданство не должна восприниматься как

увертюра к дьявольскому плану их физического уничтожения в последующие годы. Она отражала процесс

поиска высшей властью оптимальных механизмов социально-политической и правовой унификации

советского общества, в рамках этого процесса проводилась и паспортизация населения, и подготовка новой

конституции. Однако в условиях режима личной власти у вождя не было никаких внешних ограничителей.

Стоило ему принять решение о переходе к стратегии «выкорчевывания сорняков», вся государственная

система тут же впряглась в повозку массовых репрессий.

222

Материалы следствия, которое велось Московским управлением НКВД в отношении выходцев из Германии,

являются лишь малой каплей в море большого террора 1937-1938 гг. Подчеркнем еще раз — речь шла не об

этнических чистках, а о физической нейтрализации тех, кто в силу своего германского прошлого

олицетворял собой «чужого», не способного вписаться в формируемое властью советское единообразие. Это

не позволяет отождествлять сталинские репрессии с нацистским геноцидом, и в то же время порождает

внутренний раскол в современных оценках большого террора384. До сих пор в публицистике и обыденных

разговорах приходится сталкиваться с мнением, что превентивное устранение «пятой колонны» избавило

советский народ от еще больших жертв на начальном этапе войны.

Связь большого террора с предчувствием новой мировой войны нельзя отрицать, однако нельзя и

преувеличивать, превращая в решающий мотив сталинских директив и ежовских приказов. Расхожая

поговорка о том, что «война все спишет», сформулирована в будущем времени, однако употребляется в

отношении уже произошедших событий. Рациональное обоснование национальных операций НКВД 1937-

1938 гг. ставится под вопрос еще одним обстоятельством — их совмещением во времени с не менее

массовой «кулацкой операцией». Вопрос о том, на чем основывалось такое решение, все еще недостаточно

прояснен современной историографией. Совмещение двух операций (или «линий», как говорили в НКВД)

дезорганизовало деятельность органов госбезопасности, породив хаос и тот самый «огонь по площадям»,

который превращал фальсификацию обвинений в поощряемую сверху систему.

Представленная в книге на основе анализа нескольких сотен следственных дел иерархия несовершенных

преступлений от шпионажа до терроризма не имела под собой никакой фактической основы. Уже в июле

1937 г. Ежов инструктировал начальников областных управлений НКВД: «В связи с разгромом врагов будет

уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно»385. Реальность выглядела совершенно

иначе. До сих пор обществу не предъявлено сколько-нибудь веских аргументов в пользу того, что среди

миллио

3"4 Представляется интересным мнение немецкого исследователя о границах сравнения сталинского террора и холокоста:

«Преступления, жертвы которых находятся вне национального, этнического или религиозного коллектива, то есть

совершенные в отношении других или чужих, сохраняются в коллективной памяти иначе, чем преступления против жертв из

собственного сообщества. Восприятие преступлений нацизма находится в контексте понятия "нация", а преступлений

сталинизма — понятия "режим"». Динер Д. Круговороты. Национал-социализм и память. М., 2010. С. 44-45.

385 Цит. по: Петров Н., Янсен М. Указ. соч. С. 98.

223

нов невинных жертв большого террора оказалась и «некоторая часть» шпионов и диверсантов.

Некий смысл массовых репрессий можно увидеть в том, что они выступали в роли превентивных мер

борьбы с инакомыслием и потенциальной оппозицией. Говоря словами Бертольда Брехта, для ареста в

условиях нацизма «достаточно было подозрения, что кто-то подозрителен». Действительно, здесь оправданы

параллели с методами гестапо: «Речь шла, скорее, не о подавлении любого протеста, а о своевременном

предупреждении его появления. Недовольство могло быть сколь угодно большим, но оно не представляло

опасности для тоталитарного режима, пока оставалось неорганизованным. Важнейшим инструментом

системы обеспечения безопасности нацистского режима были не столько концлагеря, сколько обычные

канцелярские папки, где собиралась информация о малейшем проявлении недовольства»386.

В практике НКВД эти папки назывались «материалами учета», именно их содержание легло в основу первой

волны репрессий в августе-сентябре 1937 г., когда были арестованы большинство граждан «враждебных

государств», находившихся на территории СССР. К концу года следствия по их делам были закончены,

стандартным являлось обвинение в шпионаже. Вопрос о признании или непризнании вины не играл

решающей роли при вынесении приговора, подавляющее большинство арестованных германских граждан

были высланы из страны. В отличие от потенциальных жертв «кулацкой операции» компрометирующие

материалы на немцев, принявших советское гражданство, были весьма скудными. Среди них преобладали

сведения о переписке с заграницей, реже встречались данные об исключении из партии, инициативные

доносы соседей и сослуживцев.

Однако поставленные задачи по уничтожению «шпионской низовки» нужно было выполнять любой ценой, и

следователи конструировали обвинения на основе избыточной лжи, столь характерной для сталинской

системы. Этим заканчивался первый этап следствия, далее начиналось подлинное «хождение по мукам». По

отношению к жертвам немецкой операции, арестованным в конце 1937 — начале 1938 г., применялись самые

жестокие методы выбивания признаний. Если по делам об антисоветской агитации оперативным работникам

НКВД приходилось опрашивать свидетелей, то в делах о шпионаже арестованные как бы замыкались в

своем собственном кругу. Сле

Steinert М. Deutsche im Krieg: Kollektivmeinungen, Verhaltensmuster und Mentalitaeten // Deutschland 1933-1945. Neue Studien zur nationalsozialistischen Herrschaft. Bonn, 1992. S. 482.

224

дователь сам составлял списки шпионских сетей, конструировал их конфигурацию. Начальство требовало

только «цифру» — цифру полученных признаний и цифру новых арестов.

Справки и сообщения, которые направлял в центральный аппарат НКВД отдел кадров Исполкома

Коминтерна, редко доходили до низовых структур госбезопасности. Лишь после того, как завершилась

полоса массовых арестов, оперативные сотрудники стали уделять большее внимание оформлению

материалов следствия. К осени 1938 г. шпионаж отходит на второй план, доминирующим пунктом

обвинения становится антисоветская агитация, подразумевавшая более мягкий приговор. С прекращением

работы «судебной двойки» немцев перестают приговаривать к расстрелу, дела, переданные в обычные суды

или в Военный трибунал, в ряде случаев завершаются оправданием обвиняемых.

«Бериевская оттепель» привела лишь к единичным случаям пересмотра приговоров, вынесенных в эпоху

Ежова. Новое следствие по протестам родственников или самих заключенных проводили те же органы

госбезопасности, а иногда и те же сотрудники, что и в 1938 г. Если доводы о фальсификациях и незаконных

методах следствия, изложенные в письмах из лагерей, за редкими исключениями не принимались во

внимание, то просьбы, поступавшие от руководителей Коминтерна, были способны оказать спасительное

влияние на судьбы жертв большого террора. Последние из тех немецких политэмигрантов, кто еще