Мориц-Гримм).

Сотрудникам аппарата Коминтерна оставалось только мечтать о таких жилищных условиях. В гостинице

«Люкс», где они проживали, находились все необходимые социальные объекты — столовая, библиотека,

медпункт. Однако даже семья с детьми не могла претендовать более чем на одну комнату. Политэмигранты

проживали в гостиницах классом ниже, при трудоустройстве им либо приходилось вносить часть платы за

жилье, либо переселяться в заводские общежития. «

Если комната находилась в распоряжении одного человека, при аресте ее также опечатывали, если это было

«койкоместо», то обыскивали прикроватную тумбочку, а личные вещи оставляли на хранение коменданту

общежития. Жилплощадь, где проживали родственники арестованного, не конфисковывалась, хотя в

отдельных квартирах опечатывали одну из комнат. На этом неприятности для родственников не кончались: если это было служебное жилье, как в случае с семьей Диттбендер, администрация делала все для того,

чтобы выселить неугодных нанимателей. Жилье, находившееся на балансе Моссовета, иногда передавалось

сотрудникам органов госбезопасности. Подобная судьба, например, ждала комнату, в которой проживал Отто

Ритдорф — она попала на баланс Административно-хозяйственного отдела УНКВД МО.

373 См. подробнее: Меерович М. Наказание жилищем. Жилищная политика в СССР как средство управления людьми (1917-1937

годы). М., 2008.

210

Поражает находчивость людей в попытках сохранить жилье перед лицом неминуемых репрессий.

Сотрудницу Разведупра РККА Эрну Виндт прописала в квартиру подлинная жена ее мнимого мужа — со-

ветского разведчика, с которым Эрна ранее работала в Португалии. Прописала по просьбе мужа, который

дал ей такой совет в письме из-за границы — если тебя арестуют, мы хотя бы не потеряем комнату. Как

видим, угроза ареста воспринималась как обыденная реальность, к которой следовало подготовиться

заранее.

«Квартирный вопрос», о котором писал Михаил Булгаков, действительно порождал ситуации, достойные

драматургии. Марта Не-мировская проживала в одной комнате с двумя мужчинами — предыдущим и

нынешним мужем. Их всех троих разом арестовали, что вызвало понятное удивление следователя: «Чем

объяснить, что, сойдясь с Вальд Л. И., который имеет две комнаты, Вы не переехали к нему жить, а

продолжали жить втроем и в одной комнате?» На самом деле здесь не было ничего необычного — оставаясь

в старой квартире, Марта сохраняла права на нее, а что касается моральных аспектов подобного общежития, что ж, это были издержки нового быта. В конечном счете старый муж не имел ничего против нового, все

трое вели общее хозяйство, и дело обошлось без обычных в таких ситуациях доносов друг на друга.

В горячке массовых операций о запечатанных комнатах забывали. Комнату размером в 8 кв. метров, которую

снимал на даче в Перловке Эрнст Фабиш, хозяйка смогла «распечатать» лишь после обращения к

руководству НКВД. Только после обращения другой хозяйки к Ежову сняли арест с комнаты, угол в которой

снимал Франц Кауфман, а вещи немца были переданы женщине на ответственное хранение.

Павел Гловацкий жил в здании по адресу Глазовский переулок, дом 7. Ордером, по которому жил бывший

немецкий военнопленный, являлась справка, выданная находившимся в начале 20-х гг. в Москве Германским

советом рабочих и солдатских депутатов374. Гловацкий работал электромонтером в Коминтерне и на

протяжении 20 лет обходился без формальных документов. Принципиальный противник

3/4 В деле Гловацкого сохранился этот документ, снабженный фотографией. Совет, образованный просоветски настроенными

военнопленными кайзеровской армии, вселился в здание Германского посольства по Денежному переулку сразу же после

начала революционных событий в Берлине. Первоначально он рассматривал себя в качестве представительства Советской

Германии, но так и не был признан Берлином. Это учреждение просуществовало до 1920 г. и щедро раздавало разного рода

справки и мандаты. Летом 1919 г. Германскому совету пришлось потесниться — в то же здание вселился Исполком Коминтерна.

211

бюрократии или просто ленивый человек, он не удосужился до 1937 г. получить либо германский, либо

советский паспорт. Рутинный обход квартир участковым привел к задержанию Гловацкого. Поскольку он с

супругой жил в двух комнатах, опечатана была меньшая из них — размером в 4 кв. метра. После осуждения

Гловацкого эта комната была передана на баланс областного управления НКВД, а его личные вещи

возвращены жене.

Конфискация «лично принадлежащего имущества расстрелянных» проводилась уже после приговора,

иногда эта процедура затягивалась на несколько месяцев после того, как тот или иной человек закончил свою

жизнь на Бутовском полигоне. Вещи реализовыва-лись по бросовым ценам, вероятно, среди «своих». Если

приговор был без конфискации, то об имуществе, сданном на хранение управдому, попросту забывали375.

Как правило, главной ценностью было то, что эмигранты привозили с собой из Германии — фотоаппарат,

радиоприемник, бинокль. Жена Маврикия Менкеса, заведовавшего во второй половине 20-х гг. отделом

печати советского посольства в Берлине, добилась возвращения изъятой при аресте мужа пишущей машинки

как единственного источника заработка. В НКВД знали, что женщина приходится племянницей самому

Троцкому, однако в данном случае сработало правило, что родственники за дядю не отвечают.

В тех редких случаях, когда находившийся под следствием человек освобождался без приговора, его ждала

тяжелая борьба не только за возвращение честного имени, но и жилищной площади, а зачастую и личных

вещей. Проживавший в общежитии Эдуард Штилов при выходе из тюрьмы имел только то, что было на нем.

Первым делом он обратился в представительство КПГ при ИККИ с просьбой помочь ему получить хотя бы

пару обуви и галоши376. Роберта Гроппер, обращаясь туда же за помощью, указывала, что пока она

находилась под следствием, из квартиры исчезли все ее личные вещи.

После заключения пакта и временного потепления советско-германских отношений органы НКВД стали

внимательно относиться к запросам посольства о поиске вещей высланных из СССР или

375 В следственном деле Вальтера Кюнцеля сохранилось датированное мартом 1940 г. заявление управляющего домом по улице

Матросская тишина, 16а, на имя наркома Берии о том, что переданные ему на хранение вещи репрессированных до сих пор

находятся у него, лежат в сыром подвале и пришли в негодность. Проживавшая в том же доме работница Электрозавода

Маргарита Киш после получения приговора написала заявление о выдаче ей личных вещей. Ее комната была распечатана, сотрудники НКВД «по спецуказанию» собрали чемодан теплой одежды и обуви — и запечатали комнату вновь.

376 Письмо от 17 ноября 1939 г. (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 13995).

212

компенсации за них. Жена Фрица Гюфтнера потребовала вернуть принадлежавший мужу фотоаппарат

«Лейка». После активной переписки заместителей наркомов НКИД и НКВД фотоаппарат был разыскан и

передан по назначению. Это было исключением, а не правилом. Обычно посольству Германии сообщалось,

что те или иные предметы быта высланных невозможно разыскать, но компенсация за них все же

выплачивалась.

5. Топография террора

Работа с архивно-следственными делами эпохи большого террора неизбежно приводит к мысли о том, что

репрессии имели не только хронологическое, но и пространственное измерение377, концентрируясь вокруг

нескольких точек в Москве и Подмосковье. При ближайшем рассмотрении образ «Лубянки» распадается на

несколько адресов в рамках одного и того же «чекистского квартала». Областное управление НКВД