Спираль насилия раскручивалась постепенно. Вначале человеку не давали спать, его допрашивали
попеременно несколько следователей («конвейер»). В ходе допроса его могли заставить сидеть на кончике
табурета, стоять до потери сознания, могли вылить на голову чернила. Если человек продолжал
упорствовать, начиналось физическое воздействие. Иногда это были простые тычки, сбивавшие со сту
224 Сотрудник посольства Германии в Москве писал в своих мемуарах: «Нам неизвестно, чтобы по отношению к германским гражданам
применялось насилие» (Herwarth Н. Op. cit. S. 119).
133
ла, несколько пощечин, уколы перьевой ручкой. Камерная «наседка» сообщала о настроении Евгения Бланка
после допроса: «Давать показания он не собирается и считает, что кончик стула и легкие удары по шее
вполне терпимы, т. е. все произведенные над ним манипуляции в этой области не нарушили его душевного
настроения»225.
Затем дело доходило до жестоких и длительных избиений, в которых принимали участие несколько
сотрудников НКВД (при пересмотре дела, как это было в случае Мориц-Гримма, его предыдущий
следователь вопрошал: «Вы же не будете отрицать, что лично я вас не бил?»). Использовались подручные и
специально заготовленные орудия — пресс-папье, табуретки, резиновые полосы, вырезанные из
автомобильных покрышек. Особо упорных сажали в «горячую камеру» — там невозможно было дышать,
пот лил градом и человек терял сознание226.
Все эти методы и приемы, конечно, не фиксировались в АСД на этапе следствия, они приводятся в
заявлениях заключенных из лагерей и в целом совпадают с тем, что мы знаем о деятельности ежовских
подручных из опубликованных воспоминаний узников ГУЛАГа. Просмотр большого количества заявлений
приводит к мысли о том, что в лагерях шел активный обмен информацией о том, как правильно составлять
эти документы, на каких моментах заострять внимание (конечно, к их числу относились избиения).
Сложился даже некоторый набор стандартных формулировок, вроде тех же «мер физического воздействия».
В мемуарах немецких заключенных не раз упоминается тот факт, что заявления им писали товарищи по
лагерю, лучше владевшие русским языком. Однако в том, что эти заявления с описанием методов следствия
и требованием о пересмотре дела являются криком души, уникальным источником по истории «сталинского
правосудия», сомневаться не приходится. Описанные в них формы истязаний, которыми пользовались
сотрудники НКВД, в полной мере соответствуют тому, что мы знаем из воспоминаний узников ГУЛАГа.
Высланные из СССР германские граждане детально рассказывали о пытках на допросах в гестапо, в ходе
которых этому сюжету уделялось особое внимание227.
225 Германский подданный Бланк до 1918 г. проживал в России, затем выехал на родину, но так и не смог найти своего места в
Веймарской Германии. В 1923 г. он вернулся из Берлина, сопровождая зверей, купленных дрессировщиком Дуровым.
226 Показания Эдуарда Штилова на заседании Военного трибунала 16 ноября 1939 г.
227 См. выдержки из протоколов в книге: Mensing W. Von der Ruhr in den GULag. S. 92-95.
134
Прибывший в 1932 г. в качестве политэмигранта Бернард Клинг-байль писал из лагеря 10 июня 1939 г.:
после отказа признать себя виновным «я был жестоко избит, после чего следователь сам сел и написал, без
моего участия, протокол допроса. Так как я по-русски читать не умею, а мое требование о предоставлении
переводчика не было удовлетворено, то я, не зная, что в протоколе написано, отказался от его подписания. Я
был тогда подвергнут сильным побоям, пришли "на помощь" следователю еще 6 человек, открыли двери
комнаты и обратили мое внимание на крики истязаемых, угрожая со мной поступить также. Таким образом я
был вынужден подписать протокол, не зная его содержания». Это было обычным явлением: «После доставки
меня в Кунцево, следствие началось с того, что я в течение 5 ночей подвергался избиению и затем 14
февраля 1938 г. я был вынужден подписаться под протоколом, который был выдуман и написан собственной
рукой следователя»228.
Прошедшие годы не могли стереть в памяти людей, столкнувшихся с произволом карательной системы, всех
деталей произошедшего. Архитектор Вернер Шнейдратус писал в 1954 г.: «Во время 8-месячного следствия
мне предъявили самые дикие обвинения и подвергли на Лубянке таким тяжелым физическим истязаниям,
что меня пришлось перевести в одну из больничных камер Таганской тюрьмы. Однако и здесь следователь
меня не оставил в покое ни днем, ни ночью, меня выносили на носилках на бесконечные допросы с
"пристрастием" и в конце концов заставили (в моей физической "обработке" участвовало по 2-3 человека) меня, физически и морально совершенно сломанного, подписать какую-то явную нелепость...»229
Реже откровенные рассказы встречаются в протоколах допросов тех, кто продолжал находиться под
следствием после окончания «ежовщины». Порой им вновь приходилось сталкиваться со следователем,
который полгода-год назад вел их допрос «интенсивными методами», что никак не стимулировало
откровенности. И все же здесь есть интересные факты и интерпретации. Так, молодой архитектор Курт
Либкнехт в ходе допроса 8 августа 1939 г. заявил, что «показания, данные мною относительно моей
вербовки и шпионской деятельности, даны мною при психическом воздействии».
Следователь, который прекрасно знал, о чем идет речь, наверняка сделал удивленное лицо и попросил
разъяснить, что же это такое. Либкнехт пояснил: «Психическое воздействие заключается в следу
228 Заявление Вальтера Рефельда на имя М. И. Калинина от 30 мая 1940 г.
229 В АСД Шнейдратуса отмечено лишь два допроса. 28 ноября 1937 г. он отказался признать обвинения, 17 февраля 1938 г. дал
признательные показания.
135
ющем: я был арестован и уже 2 дня был заключен в подвал. Там была низкая температура, сидел голый, и не
на чем было лежать. Кроме этого, привели одного человека, который был в обмороке, и к тому же некоторые
арестованные были избиты. Все это на меня психически воздействовало. Дальше меня вывели на допрос и
сразу заявили, что мы имеем данные о том, что вы шпион. Коли не будете давать показания, вас будут бить.
Я, боясь, что меня будут бить, дал показания, что занимаюсь шпионской деятельностью, завербован в
Германии».
Под воздействием пыток сварщик Болшевского машиностроительного завода Пауль Давид был вынужден
признать, что завербовал в шпионскую группу всех своих московских знакомых. Уже 23 ноября 1938 г. в
ходе очередного допроса он опроверг вымышленные и вымученные признания, что подвигло следователя на
морализующий тон: «Следовательно, вы оклеветали честных людей?» Давид рассказал, что его
неоднократно избивали, потом отливали водой, один из допросов длился 36 часов, хотя это вряд ли было
новостью для его собеседника.
Не менее страшным испытанием, чем «методы физического воздействия» на допросах, являлись месяцы и
годы, проведенные подследственными в полной неизвестности и строжайшей изоляции, под гнетом
тюремного режима и под грузом необъяснимых обвинений. Многомесячное отсутствие вызовов на допрос
(характерное для следственных дел тех немцев, которые не успели «оформить» до конца мая 1938 г.) также
являлось пыткой, причем одной из самых изощренных. В заявлении о реабилитации, датированном 1 ноября
1954 г., мастер Мытищенского вагонзавода Рудольф Гусе писал: «На следствие у меня нет никаких жалоб. Я
жалуюсь на то, что не было следствия, что без всякой вины я оказался арестованным. За 8 месяцев,
проведенных в следственной тюрьме (Бутырка), вызывался на допросы раза три и то только потому, что