В нескольких случаях немцы рангом попроще пытались убежать от судьбы, покидая Москву и Подмосковье,

скитаясь по бескрайним просторам России. После ареста отца и брата Герман Борош отправился из

Коломны к матери в Мелитополь, но через пару недель его обнаружили и этапировали в Москву. В первый

раз Вилли Соколова арестовали вместе с отцом, бывшим русским военнопленным в Германии, но отпустили

из райотдела НКВД как несовершеннолетнего. Вилли пустился в бега, но был задержан на железнодорожной

станции за бродяжничество. Он объяснил, что шел пешком из республики Немцев Поволжья в Москву, так

как денег на билет не имел. В ходе допроса у него получился выразительный диалог со следователем, ко-

торый играл с подростком, как кошка с мышью. Соколов так ответил на вопрос, почему попытался скрыться:

«...я видел, что арестовывают всех иностранцев, поэтому считал, что и меня арестуют.

Вопрос: Вы в этом ответе клевещете на органы следствия советской власти о якобы беспричинном аресте

лиц из иностранцев, в этом виновным себя признаете?

Ответ: Да, я оклеветал и виновным себя в этом признаю, действительно, беспричинных арестов быть не

может, высказал я это по ошибке».

3. Обыск

Протокол ареста и обыска заполнялся от руки карандашом, копия оставалась на руках у родственников

арестованного. В этом документе был отмечен номер ордера на арест, указывались изъятые документы

арестованного и собранные вещественные доказательства. В число последних попадала «переписка на

иностранном языке», запрещенные книги, чертежи, фотографии (одна из них опубликована на обложке).

Позже в протоколе следователь отмечал, что сдавалось

121

на хранение, а что было «оставлено в отделе», т. е. использовалось в ходе допросов. Хотя в протоколе

должны были отмечаться жалобы на процедуру обыска и ареста, в просмотренных АСД ни одной такой

жалобы не отмечено. Человек находился в шоке, и лишь позже мог реконструировать обстоятельства своего

ареста. Но было уже поздно — на бланке было напечатано, что «все заявления и претензии должны быть

внесены в протокол. После подписания протокола никакое заявление и претензии не принимаются».

Протокол ареста и обыска позволяет судить не только об обстоятельствах ареста, но и о жилищных условиях

немецких эмигрантов. Зимой 1937-1938 гг. люди жили в дачных поселках ближнего Подмосковья, в летних

домиках, которые отапливались «буржуйкой». Комната арестованного опечатывалась только в том случае,

если он проживал в ней один. Это было нечасто, и оперативные работники отмечали в протоколе, что в

комнате остались жена, теща, дети. Одиночки иногда снимали даже не комнату, а угол, как Франц Кауфман.

Если комнату опечатывали, квартиросдатчики оставались без собственного жилья, и были вынуждены вести

длительную переписку с могущественным наркоматом внутренних дел.

Обыск проводился в любом случае, даже если арестованный занимал всего лишь койку в заводском

общежитии. Особо в протоколе отмечались изъятые драгоценности (как правило, очень скромные — «очки в

золотой оправе»), валюта (иногда фигурировали «иностранные железные монеты»), облигации госзайма,

пишушая машинка, оружие, оптические приборы и фотоаппараты. В большинстве АСД имеется

специальный акт о том, что «переписка на иностранном языке, как не имеющая отношения к следствию,

уничтожена». Таким образом уничтожались не только личные архивы, но и документы исторического

значения. При повторном обыске в квартире Гильды Гаушильд были обнаружены среди прочего: папка с

бумагами Карла Радека, архив Клары Цеткин, рукопись Ленина 1918 г., несколько десятков писем Розы

Люксембург210. Нахождение этих документов на сегодняшний день неизвестно.

Среди печатных изданий лица, проводившие обыск, обращали главное внимание на труды оппозиционеров,

когда-то легально опубликованные в СССР, а ныне приравненные к контрреволюционной литературе. В

нескольких АСД фигурирует «изъятый из обращения учебник Кнорина» — имелась в виду история ВКП(б)

на немецком языке, по которой учились студенты коминтерновских школ. Но по

210 Письма Розы Люксембург были переданы ей внуком Клары Цеткин — Алексом фон Моссовым, который был выслан из

СССР.

122

еле ареста члена Политсекретариата ИККИ Вильгельма Кнорина все его книги превратились в вещественное

доказательство антисоветских настроений их владельцев. Работы оппозиционеров из ВКП(б) упоминались в

одном ряду с изымаемыми «книгами Гитлера», которые отмечены в протоколе ареста и обыска лишь

единожды211.

В ряде АСД сохранились в вырезках или целиком иностранные газеты, фигурировавшие в обвинительном

заключении как «фашистская пресса», даже если газеты были швейцарские. У Гершеля Рындхорна были

изъяты журналы, которые его жена привезла из Германии и отдавала на время своим знакомым. Оказалось, что там были выкройки модных платьев, но на обложке красовались лидеры Третьего рейха. В результате

были репрессированы и сам отец, и трое его сыновей. Дочь привезла из Германии Ирине Шуман значок «Не-

мецкого трудового фронта» со свастикой. Это обеспечило матери в 1941 г. пять лет лагерей. У Андрея

Беррата, отсидевшего в концлагере более полугода, была обнаружена фотография племянника в форме

штурмовика, ставшая в ходе следствия доказательством фашистской агитации.

Следует отметить, что при обысках у немцев работники НКВД находили достаточно много огнестрельного

оружия. Арестованные признавались, что кое-что привезли с собой из Германии, особенно те, кто прибыл

нелегально на советских пароходах. Оружие — преимущественно пистолеты системы наган — немцы

носили с собой для самообороны, продавали, обменивали. Очевидно, это было обыденным явлением в

России, не так давно пережившей гражданскую войну. У Вильгельма Бетлинга при обыске был обнаружен

газовый пистолет, стреляющий «пистонами с начинкой отравляющими веществами», что обеспечило ему

смертный приговор. Изымалось и наградное оружие, сохранившиеся у тех немцев, кто попал в плен, а потом

сражался в отрядах интернационалистов в Красной Армии.

4. Тюрьма

Арестованных в Москве и ближайшем Подмосковье привозили в Бутырскую или Таганскую тюрьму,

женщин — в Новинскую, находившуюся неподалеку от Смоленской площади. В Сокольнической тюрьме на

улице Матросская тишина «политические» не содержались, но там давали устную информацию о

приговорах, в том числе и

Гильда Гаушильд, у которой были найдены эти книги, оправдывалась, что они были необходимы мужу для подготовки

антифашистских работ.

123

печально известные «десять лет без права переписки». Оперативные работники сами ездили в тюрьмы, где

содержались их подследственные, есть лишь косвенные указания на то, что некоторых из них для

интенсивных допросов переводили во внутреннюю тюрьму «дома № 14» на Лубянке. В ряде городов

Московской области — Коломне, Егорьевске — были свои тюрьмы. Там, где их не было, как в городе

Кунцево, подследственные содержались в камерах предварительного заключения при райотделах НКВД.

Общим для всех мест была невероятная скученность, выступавшая фактором морального давления на

заключенных. Из их заявлений, написанных на этапе следствия и сохранившихся в АСД, мы получаем

подтверждение того, что уже знаем по воспоминаниям — люди спали по очереди, летом в камерах была

невыносимая жара, а зимой — холод. Всем командовали уголовники, а свежеприбывших обрабатывали

«наседки», стараясь выведать у новичков нужную информацию и рекомендуя подписать любые обвинения в

свой адрес, чтобы поскорее вырваться в лагерь, где режим, как обещали, должен был быть гораздо мягче.

Подследственным не выдавали одежды, и если человек третий год находился под следствием, его носильные