Gerard Kelly

The Outstanding Mysteries of Sherlock Holmes

Издательство выражает благодарность MX Publishing Limited за содействие в приобретении прав

© Gerard Kelly, 2011

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2013

Джерард Келли, сочинитель и поэт, пишет книги на самые разные темы. Но в молодости, по собственному признанию, он был очарован произведениями Артура Конан Дойла. А в более зрелые годы – несколько ошарашен невысоким качеством подражаний его рассказам. Ну и, понятно, выбрал многих славных путь: не нравится чужое – напишу свое.

Получилось довольно ловко. Один восторженный критик даже написал, что, мол, прямо не отличишь от Конан Дойла. Вот с такими заявлениями я бы не торопилась. Точно и виртуозно свести все концы с концами у Келли получается далеко не всегда, а круг подозреваемых иногда столь тесен, что и выбирать-то не из кого. И тем не менее в писательском мастерстве ему не откажешь.

Мне очень отрадно было прочитать в одном из интервью автора, что любимый его рассказ из собственного сборника – «Тайна Горницы скорби». Не только потому, что шерлокинисты обычно как-то незаслуженно обходят вниманием миссис Хадсон, а тут она выведена на авансцену – пусть и не в самом авантажном виде. Но главное, сюжет этого рассказа изящно членится на два витка спирали, на тезис и антитезис: первая часть однозначно доказывает, что ничего сверхъестественного в мире нет, а всякие попытки доказать обратное суть недостойные и подлежащие разоблачению фокусы; вторая же часть одним изысканным штрихом перечеркивает все вышесказанное.

И, собственно, Келли далеко не единственный шерлокинист, считавший, что в Каноне – пусть и очень глубоко – скрыт еще один, иррациональный пласт. Ведь без волшебства не может быть хорошей игры.

«Шерлок Холмс был твердо убежден, что любые явления из духовной плоскости бытия, включая страх любви и таинство смерти, можно безболезненно разложить на цепочки причин и следствий», – пишет Ада Линкс в «Игре в Грессоне». К концу ее книги и Холмсу, и ей самой предстоит жестоко разочароваться в самых твердых своих убеждениях, ибо всего одна нераспутанная нить уводит их на последней странице за пределы реальности.

Вроде бы в своих рассказах Конан Дойл жестко придерживается логики и ни разу не допускает вторжения в текст ничего сверхъестественного. Вампиры, призраки, собаки из легенд – все они в итоге получают убедительное логическое истолкование. Шерлок Холмс неприкрыто гордится как рациональностью собственного дедуктивного метода, так и рациональностью всего своего мировоззрения. Однако, если вглядеться в его метод чуть-чуть попристальнее, выяснится, что на самом-то деле все наоборот.

И здесь придется обратиться к первоисточнику. А первоисточником для всей детективной литературы, включая и книги про Шерлока Холмса, служат три «аналитических» рассказа, написанных великим американским писателем, логиком, математиком и поэтом-романтиком Эдгаром Алланом По: «Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу, – пишет он в «Убийствах на улице Морг». – Мы судим о них только по результатам. Среди прочего нам известно, что для человека, особенно одаренного в этом смысле, процесс анализа служит источником живейшего наслаждения. Подобно тому, как атлет гордится своей силой и ловкостью и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, аналитик радуется любой возможности что-то прояснить или распутать. Всякая, хотя бы и нехитрая задача, высекающая искры из его таланта, ему приятна. Он обожает загадки, ребусы и криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая уму заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной. Его решения, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции».

То есть По признает, что сам по себе процесс анализа анализу недоступен. Его аналитик Огюст Дюпен, подобно Шерлоку Холмсу, легко читает мысли других, фиксируя и интерпретируя жесты и движения, ускользающие от обычного взгляда. Первая черта сыщика – предельная наблюдательность – очевидна и, безусловно, сугубо приземлена. Но вот когда мы переходим ко второму этапу, к интерпретации фактов через построение логической цепочки, получается, что у обоих мэтров, при всем их желании сохранить верность железной логике, невольным образом включается в действие эта самая «интуиция», или воображение. Шерлок Холмс говорил: отбросьте все невозможное, и то, что останется, будет правдой, при всем своем неправдоподобии. Однако это самое «то, что останется» все-таки нужно себе вообразить, а уже потом, интуитивно добравшись до истины, выстроить для нее железное логическое обоснование. Замечательный русский исследователь творчества Эдгара По Юрий Витальевич Ковалев назвал этот процесс «рациоцинацией», то есть рациональным обоснованием интуитивной догадки.

Так что сколько бы Шерлок Холмс – вслед за своим автором – ни твердил, что все на свете подчиняется одной лишь жесткой логике, а всякие там мечтатели и чувствительные натуры (вроде Уотсона) вечно заблуждаются в своих выводах, вот здесь-то как раз он и не прав: без озарения, наития, «божьей искры», которая указывает, к чему должна приводить в итоге цепочка причин и следствий, он не решил бы ни одной задачи. Поэтому зря он отрицал существование в мире вещей, которые невозможно постичь и проанализировать: иррациональные силы не всегда принимают форму призраков и потусторонних голосов; есть и другие материи, которые невозможно списывать со счетов, и имена им – интуиция, воображение, творчество.

Порой, хоть и не слишком часто, судьба проверяла на прочность нашу дружбу с Шерлоком Холмсом. Один такой случай произошел в июле этого года. На тот момент уже на протяжении нескольких недель приступы лихорадочной жажды деятельности у Холмса сменялись апатией и меланхолией.

Как всегда в такие периоды, Холмс то в исступлении копался в своих бумагах и проводил эксперименты с химикатами, источавшими омерзительный запах, то, облачившись в халат, неподвижно сидел в кресле, устремив невидящий взор в одну точку.

Иногда за весь день он не произносил ни слова, а порой, наоборот, обрушивался на меня с попреками, что я не положил на место то или иное письмо или листок бумаги с пометками, причем Холмса нисколько не интересовало, была ли действительно в том моя вина или нет. Как-то раз, после того как Холмс на протяжении трех суток не смыкал глаз, я обнаружил его лежащим без чувств на полу в спальне. Нисколько не сомневаюсь, он столь долго продержался без сна благодаря этому проклятому кокаину. Не стану скрывать, я много раз подумывал о том, чтобы выкинуть все его запасы наркотиков вместе со шприцем, но, положа руку на сердце, признаюсь, меня всякий раз удерживала мысль о страшном гневе Холмса, который вызвал бы подобный поступок.

С самого начала я искренне надеялся, что расследование, о котором пойдет речь в этом рассказе, заинтересует Холмса и поможет пробудить в нем угасший интерес к жизни.