Наконец, тишина, первые признаки рассвета. Вы смотрели, как заря окрашивает облачко Ниагары, похожее на маленький атомный гриб, уже оторвавшийся от ночи».
«Этот рассказ убедительно свидетельствует о том, что Вы были далеко не в расслабленном состоянии. Вам не повезло, что Вас поместили в урологию. Вы бы прекрасно обошлись без столь обстоятельных и преждевременных знаний о простате. Ваш очаровательный сосед наконец отправился в операционную, его привезли оттуда несколько часов спустя, еще немного не в себе; потом он начал поправляться и снова принимать посетителей.
Однако спокойствия Вы не обрели. Эта незанятая койка посередине продолжала Вас тревожить: Вы полагали, что она припасена для неотложных случаев: ДТП, крушений самолетов, пожаров, «…обожженная кожа, переломанные кости, раздробленные члены, восстановленные под стерильными простынями благодаря пересадкам и огромным протезам…» Настойчивость, с какой Вы воображали себе возможного соседа, показывает, что Вы жили в атмосфере депрессии, пробудившей в Вас старые страхи. Вы не сражались в Азии? Не присутствовали при несчастном случае, при кровавых стычках на расовой почве? У Вас несомненно было какое-то травмирующее воспоминание… Вы говорите, что не будь у Вас дренажной трубки в боку, Вы бы сбежали. Каждый раз, слыша, что из лифта вывозят каталку, Вы готовились увидеть этого третьего пациента — столь нежелательного, столь нежеланного, — к которому Вы заранее испытывали отвращение, не зная о нем совершенно ничего. Теперь вы допускаете, что такая паника была чистейшим безрассудством; что больных в столь плохом состоянии отправили бы в специализированные отделения для тяжело раненных. Это была лишь игра воображения — ободряющего или удручающего, в зависимости от ситуации. Во всяком случае, именно этот страх, эта тревога предшествовали в Вашем подсознании появлению на сцене Жеро. Это очень важно подчеркнуть.
Итак, однажды ночью каталку все-таки ввезли, и коридор и палата осветились ярким светом. «Тишина и белизна. Четко отлаженные движения, как при стыковке космических аппаратов. Лица и обнаженные руки двух негров, причаливавших этот странный ковчег, явившийся из холода, подчеркивали снежную белизну. Две медсестры присутствовали при переносе груза, почти не участвуя в нем. Тело соскользнуло при такой скупости движений, почти в состоянии невесомости, что просто диву даешься». Вы присутствовали при сцене, требовавшей от каждого участника минимума движений. Вы сами, сосредоточив внимание на санитарах, как могли, оттягивали тот момент, когда придется познакомиться с пациентом. «Прилунение завершилось. Каталка выехала, словно на дистанционном управлении. Какое-то время сестры копошились у постели. Ритм изменился…» Вы увидели кисть руки, безжизненно лежавшей поверх одеяла, ниже локтя пластырем была прикреплена трубка капельницы с физраствором, подвешенной на штанге. И вдруг Вы остались один на один с этим незнакомцем, которому Вы еще не смели взглянуть в лицо. Но страх исчез. Вы едва слышали похрапывание старика, который, освободившись теперь от своих катетеров, спал лицом к стене. Завтра за ним приедут родные. Он вернется к себе домой, к своим детям, к цветному телевизору, у колоннады его встретит хор и, выстроившись на ступенях церкви, исполнит его любимый хорал. Он снова вернется к своей благопристойной жизни, снова будет продавать машины на Мейн Стрит. А Вы — Вы были счастливы от него избавиться. Вы уже ввязались. В какую авантюру? Никогда Вы не испытывали столь сильно чувства присутствия. Однако, повернувшись к этому человеку, только что прибывшему из реанимации, вы спросили себя, дышит ли он, но на сей раз без тревоги… «Откуда на меня снизошел этот покой?»… Я мог бы. Вам ответить: оттого, что бывшее у Вас перед глазами ничем не напоминало порождение Вашей томящейся души.
Занимался день, и Вам открылось, понемногу освещаясь, застывшее в восковой летаргии «лицо Патрокла».[37] Эк куда хватили! Знаете, сколько лет было Патроклу? Жеро годился ему в отцы. (Если только Ваш и мой Жеро — один и тот же человек.) Но очень показательно, что уже в тот самый момент в Вашем мозгу запечатлелся образ героя, павшего в бою. Миф уже рождался, без Вашего ведома, в запредельности бледности и истощения жизненных сил. И никогда Ваш новый спутник не покажется Вам более реальным, чем тогда эта маска в зимнем свете, принадлежавшая то ли живому, то ли покойнику, то ли человеку, которому предстояло возродиться в Вас.
Что еще добавить? С людьми, с которыми сталкиваешься таким образом, все непрочно, кроме первого произведенного ими впечатления. С того самого момента Вы решили слепо верить. Ваша ссылка на героя мифа — тому доказательство. Оно лишь подтвердилось впоследствии. Вы отмечаете некоторые детали, не задумываясь о них. Например, эти две книги, лежавшие на виду на стеклянном столике у него в изголовье. Они, наверное, были с ним в карете скорой помощи, затем, по настоятельной просьбе с его стороны, перекочевали в палату, хотя у него отобрали все остальное — деньги, часы, документы и даже хрустальный амулет инков, с которым, как Вы потом узнали, он никогда не расставался: все это принесут, когда он очнется. В изголовье еще не пришедшего в себя человека они были единственным связующим звеном с его прошлым, о котором Вы ничего не знали. Вам удалось разобрать заглавия: «Письма Плиния», «Панегирик Траяна». Это не показалось Вам странным, особенно для человека, попавшего в больницу через отделение неотложной помощи и тут же отправленного на операционный стол. В таком тяжелом состоянии можно было бы подумать об ином утешении. Но Вы были решительно настроены ничему не удивляться. Вы постарались об этом не задумываться. И все же должен Вам признаться, что только эта деталь, ка мой взгляд, указывает на возможное тождество довольно необычного человека, которого я Вам описал, и пациента, которого в ту ночь привезли в Вашу палату.
Вот и все, что я хотел Вам сказать. По логике, мне бы следовало теперь общаться с Вами иначе, нежели по переписке. Ваш отказ приехать в Европу — под предлогом невозможности оплатить расходы — лишь утвердит Вас в Ваших заблуждениях и заставит и далее идти по пути нелепых предположений. Жеро разбил себе лоб о стену последовательных отождествлений: было бы преступлением не предупредить Вас об опасности.
Я в самом деле считаю, что Вас это касается напрямую. Раз Вы интересуетесь этим человеком, значит, Вы интересуетесь самим собой. Сколько биографов рассказывают лишь о себе, преломляя собственные наваждения сквозь образ своего героя! Но здесь герой — ничто. Подумайте об этом. Не тратьте понапрасну Вашу молодость. Давайте поговорим об этом однажды, прогуливаясь неподалеку от моего замка? Как бы мне этого хотелось, поверьте! В этом был бы признак Вашего выздоровления и того, что Вы наконец вернулись к реальности. Но это значит возлагать слишком большие надежды на Ваше здравомыслие. Я уже понял, что Вы не свернете с избранного пути, и то, что для других было мимолетным эпизодом, оставит в Вашей душе неизгладимый след».
* * *
Случай Жеро!.. Мое выздоровление!.. Чудак же этот швейцарец со своими проповедями, заканчивающимися за упокой. И вообще, что такое эта Швейцария, кроме гор, чистоты и коровьих пастбищ?.. Пусть не смешит меня своими масками. Можно подумать, будто Жеро провел всю свою жизнь в лавке розыгрышей, только и мечтая над кем-нибудь подшутить!
Маска? Да, но бывшая самой истиной. Той истиной, к какой остальным удается приблизиться лишь тогда, когда забвение, безразличие, груз старых обид стирают их из памяти людей, которые не знали о них совершенно ничего, проходили мимо, не замечая.
Очевидцы?.. Я с ними покончил. Отправить все это в мусорную корзину, устремиться к другим горизонтам, прямо в грозовую тучу. Или замуроваться в той палате, где постепенно восстанавливалась история. На самом деле там были только мы двое: Жеро, выкладывавший все, что лежало у него на сердце, и я, державшийся начеку, навострив слух, стараясь установить связь и сложить вместе разрозненные куски.
